Gradinarov - Synovya

– Прошу передать в двадцатую камеру Тимиревой! – и вышел в коридор.

Его вывели в тюремный двор, где стоял американский автомобиль с зажженными фарами. В свете фар Колчак увидел идущего под конвоем Пепеляева. Александр Васильевич поднял глаза на окно камеры, где томилась любимая Анна, и вспомнил её четверостишие:

В осенних днях такая грусть. Прекрасна осень-королева, Что ни пошлет судьба мне – пусть! Приму без ропота и гнева.

…Седьмого февраля одна тысяча девятьсот двадцатого года Александр Васильевич Колчак и Владимир Николаевич Пепеляев были расстреляны в устье реки Ушаковки при впадении её в Ангару. Колчак перед расстрелом выкурил папиросу и со словами: – Пользуйтесь, ребята! – бросил свой золотой портсигар к ногам целившихся в него красногвардейцев. Застегнулся на все пуговицы и встал по стойке «смирно». Было шесть часов утра. Тела убитых спешно опустили в прорубь.

*

Александр Сотников вернулся в Томск через месяц после гибели Александра Фильберта. Вернулся, не похожий на себя. Под глазами тёмные круги, тусклый взгляд, невнятная речь. Шарлотта, взглянув, сказала:

– Ты морально опустошён. Тебе нужен отдых. За последние четыре года на твою долю выпало столько вынести, что ни один здоровый человек не осилит. Побудь дома! Не ходи на службу! Приди в себя!

– Нет! Я пойду на работу, займусь любимым делом. И, может, пройдёт эта депрессия, – отвечал Александр.

Отметили сорок дней со дня гибели Александра Фильберта. Помянули, поплакали, вспомнили добрым словом.

– Даже могилки на земле не осталось! – сокрушалась Шарлотта Егоровна. – Бедный мой мальчик! Он так и не успел стать мужчиной.

– Зря ты так говоришь, Шарлотта Егоровна! – грустно сказал отец. – Он стал настоящим мужчиной, потому что определил главным мерилом своей жизни – порядочность. Он ни в большом, ни в малом ни разу не преступил её.

А молодая Шарлотта целовала фотографию в траурной рамке и не верила, что брата нет в живых.

– Смотрю на него и думаю, сейчас застучат по ступенькам сапоги и он, зайдя в столовую, улыбнётся и скажет: «Привет честной компании!»

Александр Сотников достал из саквояжа портупею с наганом и протянул матери:

– Возьмите, как память о сыне!

В феврале Александр Сотников вместе с сотрудником Дирекции маяков и лоций Северного морского пути прибыл в Иркутск для сдачи годового отчёта и получения в окружном интендантстве спецодежды для проведения гидрографических работ в низовье в летнюю навигацию. Сначала они встретились с Иркутским губернским военным комиссаром Я.Л. Янсонсом, который назначил заседание Совета народного хозяйства по вопросу проведения гидрографических работ в низовье Енисея и Карском море. На заседании была одобрена проводимая Дирекцией работа и «признана полезной и заслуживающей продолжения». Приняли решение о командировании Александра Сотникова в Омск, затем – в Москву для получения директив и средств по ускоренному ведению гидрографических работ в районе Северного морского пути.

Не успел Сотников со своим сотрудником покинуть заседание Совнархоза, как Янсонс крутнул ручку телефона и поднял трубку:

– Соедините меня с председателем губчека! Что же вы, товарищ Сербин, бдительность потеряли? На заседании Совнархоза отчитывается ярый контрреволюционер, бывший атаман Енисейского казачьего войска, попортивший нам немало крови в семнадцатом и восемнадцатом годах, а вы спокойно отсиживаетесь в кабинете! Смотрите, чтобы и вы не попали в число контры, Самуил Абрамович!

В трубке послышалось сопение Сербина:

– Мы каждый день, а вернее, ночь, товарищ Янсонс, сажаем партиями контрреволюционеров. Уже тюрьма трещит. Мест нет.

– Не знаете, что делать? Что и с Колчаком! И концы в воду. Сегодня – не суетись! А завтра он будет получать спецодежду в окружном интендантстве. Да не упусти, а то сам сядешь вместо него.

– Я понял! – ответил председатель губчека.

Двадцать шестого февраля одна тысяча девятьсот двадцатого года Александра Сотникова арестовали и доставили в Иркутскую тюрьму в одиночную камеру номер пятьдесят шесть. Он только успел попросить своего сотрудника, чтобы тот передал при возвращении в Томск Шарлотте Константиновне о его аресте.

Инструктор отдела контрразведки Иркутской Чрезвычайной комиссии появился в камере лишь 11 апреля. Худой, вероятно, чахоточный, еврей по фамилии Крейш. Бывший ссыльный, испытавший лишения и унижения, он теперь рьяно допрашивал арестованных, пытался уличить в обмане, но не бил. Его комплекция не позволяла причинять физическую боль арестованным. Зато морально он размазывал по стене любого. Для выбивания показаний он звал в камеру двух дюжих охранников, которые добросовестно делали своё дело. Вот и сейчас, идя в камеру, Крейш нёс под мышкой бланки протоколов допросов, анкеты и несколько листиков дорогой бумаги. Он был рад, что ему доверили вести дело бывшего атамана. У него всегда вызывал интерес ход мыслей незаурядных людей, офицеров Генерального штаба, атаманов, министров, партийцев разного толка. Он нередко говорил, что «любит состязаться в уме с интеллигентными людьми». Коридорный загремел ключами. В дверном проеме показался Крейш.