Gradinarov - Synovya

Александра Васильевича Колчака взяли под охрану двадцать седьмого декабря одна тысяча девятьсот девятнадцатого года чехословацкие войска. Четвёртого января тысяча девятьсот двадцатого года Колчак передал прибывшему в Иркутск генералу Григорию Михайловичу Семёнову всю полноту власти. Вернувшись в Верхне-Удинск, Семёнов восьмого января «создал правительство Российской восточной окраины». Теперь, когда Александр Васильевич Колчак остался «адмиралом без флота», его выдали по требованию восставших рабочих эсеро-меньшевистскому Политцентру, а затем передали Иркутскому большевистскому ревкому. Вместе с ним заключили под стражу и Владимира Николаевича Пепеляева, около двух месяцев тому назад возглавившего Омское правительство. Остальные члены правительства тайно бежали, опасаясь ареста.

Пятнадцатого января Колчака поместили в нижний этаж одиночного трёхэтажного корпуса тюрьмы, находящегося в отдельном дворе, в камеру № 56. Камера без окон, размером восемь шагов в длину и четыре в ширину. У стены – железная кровать. У другой – железный столик и неподвижный табурет. На стене полка для посуды. В углу выносное ведро, таз и кувшин для умывания. В двери камеры, обитой железом, окошко для передач. Над ним небольшое застеклённое отверстие – вольник.

Колчак волновался. Даже его мощный ум не мог объять безмерность катастрофы, ответственность за которую он не хотел перекладывать на других. Пропал аппетит, сон. Тяжёлый кашель распирал грудь до боли в мышцах. Он был подавлен ежедневными многочасовыми утомительными допросами и морально сломлен в процессе дознания. Во время небольших перерывов между допросами он нервно шагал по камере, пытаясь продумать ответы на вопросы следователя.

Прогулки в тюремном дворе были невыносимыми для адмирала. Его освистывали, осыпали бранью, насмешками такие же арестанты, как он. Он просил конвоиров, чтобы его раньше уводили с прогулки. Адмирал не терпел издевательств.

Владимир Николаевич Пепеляев гулял один. Он был спокоен. Он знал, ему грозит расстрел, и морально готовился к нему. Он был всегда чисто выбрит, подтянут и даже весел. У него недавно имелась возможность, как и у других членов правительства, бежать из правительственного салон-вагона, в котором они жили в Иркутске. Но он не мог оставить Колчака и возложить всю ответственность за происшедшее в Сибири за последний год только на него. Он внутренне даже гордился тем, что ему придётся умереть за Россию рядом с таким верным её сыном, как Колчак.

Следствие торопилось. На подходе к городу появились «каппелевцы». Иркутский ревком боялся, что в случае захвата города они освободят Колчака и Пепеляева. Тюремную охрану сменили на красногвардейский караул. Свет в тюрьме гасили в восемь вечера. Из коридоров, освещённых огарками свечей, доносилась брань красногвардейцев, грозивших расстрелами и казнями. Они орали у камер заключённых, но особенно изощрялись у камеры Верховного правителя.

Он затыкал пальцами уши и ходил по узилищу, заглушая голоса стуком сапог.

В тот вечер Колчак услышал привычную суету в коридоре, топот ног охранников, звон ключей. «Неужели за мной?» – подумал он и припал к глазку. Щелкнул ключ в соседней камере, где сидел китаец-палач, ещё недавно казнивший арестованных красногвардейцев. И вскоре мимо камеры Колчака проплыло грустное лицо китайца, сопровождаемого четырьмя конвоирами. Усиленный караул полагался только расстрельным арестантам. Потом всё стихло. Но адмирал так и не прилёг. Он ждал своей очереди. Около полуночи в коридоре снова раздались шаги. Они приближались к его камере. Александр Васильевич услышал у своей двери тяжелое дыхание и знакомый щелчок ключа.

«Это уж за мной!» – подумал арестованный и в открывшуюся дверь услышал:

– На выход!

Он не спеша надел шинель, адмиральскую фуражку. Закашлялся. Поднял воротник шинели. Взял со стола золотой портсигар с папиросами. Постоял, окинул взглядом камеру, будто боялся что-нибудь забыть. Конвоиры с любопытством наблюдали за адмиралом и не пытались нарушить его сосредоточенность. Верховный правитель вызывал у них не только страх, но и уважение. Колчак окинул взглядом четверку конвойных.

– Кто из вас начальник конвоя? – спросил адмирал.

– Я! – ответил крепко сбитый красногвардеец.

Арестованный, глядя ему в глаза, достал из кармана кителя вдвое свёрнутый лист. Это было его последнее письмо возлюбленной Анне Васильевне, арестованной вместе с ним.