Геннадий Николаев - Ночные каналы

— Почему же, верю.

— Да, я знаю. Ты — чистый, хороший мальчик, а я — прости господи, пробы негде ставить. Но я хочу, понимаешь, хочу вырваться! Хочу чистой и тихой жизни. Хочу замуж. Ребеночка хочу! Понимаешь, о чем я? Устала я, Коленька.

От романтики этой палаточной блевать хочется. Вранье все это, песни, пляски, слова. Жизнь, видишь, какая. За настоящую жизнь зубами, клыками надо драться. Но как вырваться, а? Коленька, помоги! Ведь ты инженер, умница, сердце у тебя доброе. Помоги. Я понимаю, я тебе не пара. Но я не в обиде. Я — старуха. У тебя — своя жизнь. Я тебя не впутаю. Наоборот, видишь, спасаю от местных гусариков. Протокол сожгли, пропуск вернула. У меня тут власть и — немалая. Но выехать за зону — не могу. Только под пули. Но жить охота. Мне же всего двадцать один. Ты на два года старше, но душой ты — младенец, а я — старая ведьма.

Она хрипло засмеялась. Потянулась за сигаретами. Дала мне, взяла себе. Закурили. Что мог я сказать ей в утешение? Все помертвело в душе, я сам был не свой. Хотелось бежать, скрыться от нее, от себя. Слабоволие накатило сонной истомой. А будь что будет! Лежать и не двигаться...

— Что-то тревожно мне... — Светка нервно поежилась, вытянула из-под себя куртку и штаны, оделась. — Давай-ка соберем сиденье.

Я быстро оделся, помог ей подняться и укрепить переднее сиденье. Прожектор все еще держал нас на прицеле, световая решетка висела перед глазами. Но теперь, после Светкиного рассказа, она имела новый, зловещий смысл.

Светка чувствовала перемену во мне после своей исповеди. Поджатый рот, отрешенный взгляд.

— Дура я, что рассказала тебе, — печально сказала она. — Всегда так. Нельзя душу раскрывать — никогда...

И вдруг свет погас. Лобовое стекло еще какой-то миг удерживало призрач­ное мерцание, казалось, и решетка висела в воздухе, но вот все погрузилось во мрак.

Светка выругалась, сорвала с крючков чехол, точными движениями надела на верхушку сиденья. Вдвоем мы натянули чехол и дружно отвалились на заднее сиденье. Светка прижалась ко мне, как птенец прижимается к матери, стараясь подлезть под спасительное крыло. Жалко было ее до ломоты в глазах, но что-то хрустнуло и сломалось во мне. Прежнее острое чувство отлетело, я был как шарик с выпущенным воздухом. Праздник кончился — мой первый печальный праздник и первый отчаянно-грустный финал его...

— Ах ты, гад! — вдруг вскрикнула Светка. — Смотри, смотри!

Вдали, от здания зоны «Б» в нашу сторону двигались два ярких огня, явно автомобильные фары.

— Неужели он?! — с ненавистью прошептала Светка. — В командировку же собирался!

Фары покачивались во мраке, надвигались на нас. В полосу света вбежал Барс с весело поднятым хвостом — понял, кто едет! Светка схватилась за мою руку, стиснула.

— Сиди, не бойся, я — сама с ним...

Нашарив тапочки, она обулась. Подъехавшая машина остановилась чуть поодаль. Свет фар слепил, ничего невозможно было разглядеть. Хлопнула дверца. Грузная высокая фигура как-то вдруг выросла перед машиной. Барс прыгал вокруг человека — радовался хозяину. Братчиков, не обращая внимания на собаку, шел к нам, засунув руки глубоко в карманы куртки. Голова его была открыта, редкие волосы вздымались торчком, как будто внутри его головы был вмонтирован вентилятор, гнавший воздух вверх. Он шел, раскачиваясь из стороны в сторону, неся в себе грозную силу обманутого владельца собствен­ности... Мне стало страшно. Страшно было и Светлане, я видел, как затвердело, прорезалось морщинами ее лицо. Она выпустила мою руку и резко, словно кидалась в ледяную воду, выпрыгнула из машины. Дверца осталась открытой, и шум водосбора ворвался в кабину.

Они сошлись в пяти-шести шагах от меня. Слов было не разобрать, но по жестам я догадывался, что разговор пошел горячий. Светка то и дело взмахи­вала руками, показывая то в сторону зоны, откуда светил прожектор, то на площадку насосной. По жестам, по мимике, когда лицо ее попадало в лучи света от фар, я догадывался, что она нападает: мы, дескать, хотели посмотреть насосную, а твои подонки включили прожектор... Так мне казалось, но о чем говорили они на самом деле, я не знал. Видимо, все было совсем по-другому.

Братчиков вдруг коротким тычком ударил Светлану в лицо, и она повалилась ему под ноги — будто вот-вот обхватит его сапоги и станет умолять о пощаде.

Но Светка вяло откинулась на спину и осталась в этой неестественной, неудобной позе: на коленях, а голова и руки откинуты назад. Братчиков носком сапога пнул ее в бок, еще и еще — она повалилась на бок, прикрыла голову руками.