Геннадий Николаев - Ночные каналы

Я взмок. И в дурном сне не приснится, что когда-нибудь со мной будут вести подобные разговоры. Ни разу в жизни я не имел дел ни с милицией, ни, тем более, с чекистами, но сейчас кожей чувствовал, что в КПЗ попадать не следует, потому что выбраться оттуда не поможет никто! Кому я нужен здесь, в этом вонючем «ящике», если даже начальник смены, куда я был направлен, с такой легкостью отказался от меня! И сам допрос — на грани идиотизма, им же ничего не докажешь! Любое слово оборачивается против тебя. Нет, правда и только правда могли спасти меня. Но, увы, чем искреннее старался я говорить, тем с большей подозрительностью смотрели на меня эти двое в штатском...

— А теперь — подпиши, — было велено мне.

— Что подписывать? — поразился я.

— Идиот! Протокол допроса, вот что! — не выдержал пришлый сотрудник. Вообще он держался грубее, видно, у него чесались кулаки, и не будь второго, мне бы не поздоровилось.

Вот тут-то я по-настоящему испугался. Просто онемел от страха. Авторучка, которую они положили поверх протокола, никак не схватывалась непослуш­ными пальцами, словно они слегка подморозились. Охранники переглянулись. Все плыло перед глазами, и они казались на одно лицо — оба в серых костюмах, коротко подстрижены, сухощавые, у обоих усы. Почему-то усы поразили меня сильнее всего: щеточкой, как у Гитлера. И глаза — гвозди. Как два близнеца. А третий близнец — у входа!

Я готов был подписать любую бумагу, лишь бы меня отпустили, не сажали в КПЗ. О КПЗ я, конечно же, и слышал и читал. Само время раскрыло многие тайны — о системе ГУЛАГа стали говорить вслух, писать в газетах. И несмотря на привитый всем оптимизм, суть которого заключалась в том, что наш советский человек выдержит любые испытания и не сломается, несмотря на оптимизм, которым в полной мере обладал и я, мне было страшно. Страшно было столкнуться с той самой системой, о которой во все трубы трубили, будто ее больше нет, кончилась, но которая, оказывается, есть, в той же силе и готова заглотить меня со всеми потрохами.

Они, конечно, видели, что я перепуган. Судя по их переглядыванию и ухмылкам, рассчитывать на великодушие было бы нелепо. Понимая это разу­мом, я в глубине души все же надеялся: постращают, постращают и — отпустят.

— У меня отец военный, награжденный, орденом и две медали, — неожи­данно для самого себя похвастался я. Хотя какое это было хвастовство — мольба! О помиловании! — Строил шахты для ракет...

— Вот как?! — как-то хищно обрадовался сотрудник со стороны. — Значит, шахты для ракет? И он сам тебе об этом рассказывал?

И пока он произносил эти слова, я понял, что ляпнул страшную глупость, что все глубже погружаюсь в трясину и потянул за собой еще и отца!

— Нет, что вы! Это я догадался, сам. Он ничего не говорил о работе, — чуть ли не со слезами пробормотал я.

Они молча переглянулись и снова принялись за протокол. Где, в какой части служит отец? Куда ездит в командировки? Ведет ли дневник? Какие документы приносит домой? Встречается ли с иностранцами? Есть ли родственники за границей? А по материнской линии? Кто бывает у вас в гостях? Фамилии, имена, отчества. С кем дружит отец? Подробнее! Ну, и как же ты догадался, чем занимается отец, если сам он ничего тебе не говорил, никаких дневников и записок не ведет, с друзьями свои дела не обсуждает?! А? Говори! Отказ от дачи показаний только усугубляет твое положение,..

Я угрюмо молчал. Уж лучше молчать, чем делать одну глупость за другой.

— Что, заклинило? — с издевкой сказал пришлый. — Имей в виду, здесь не шуточки. Вот вызову сейчас наряд и — в КПЗ. Там есть одноместный номерок, специально для таких. Канализация протекает, жижа по колено. И — крысы. Помнишь? — повернулся он к своему двойнику. — Жмурик там один сидел, так у него крысы икры на ногах обгрызли. За одни сутки! Дур-рак ты! — вдруг закричал он, страшно выкатив бесцветные глаза. — Сожрут тебя там, а косточки зароют. Только не на городском кладбище, а на зэковском, где всякую падаль закапывают.

— Ну сам посуди, — подключился и «мой» охранник. — Кто тут за тебя заступится? Кому ты нужен? Отца ты заложил, им тоже займутся по месту жительства наши люди. Сменный от тебя отказался и правильно сделал. Откуда ему знать, что ты за птица. Ну, подумай, ты же студент, без пяти минут инженер. Жизнь хочешь свою поломать? Родителей угробить? Мы же не звери, хотим с тобой по-человечески, а ты — молчишь! Ну, молчи, молчи, потом и мы ничего не сможем сделать...

Удивительно, но чем сильнее они старались запугать меня, тем менее страшно мне становилось. Чувство невиновности держало меня на плаву, и, когда волна, которую они гнали, перестала захлестывать, я ощутил облегчение. Пусть вызывают наряд, пусть сажают в КПЗ — уже не страшно. Чушь собачья! Пусть только попробуют! Я им покажу...