Владимир Злобин - Гул

— Вы здесь, товарищ комиссар, как будто кого-то ищете?

— Нет, — задумчиво протянул Мезенцев, — здесь я никого не ищу. Наверное.

Сомнение командира отразилось на солдатах. Они оглядели четыре стороны света, надеясь увидеть средь них пятую, однако та осталась в небе. Высь была так далеко, что ее никто не учитывал. Стыдливо вспомнилось, как они лезли на сосны, чтобы указать на себя аэроплану. На пятые сутки поисков такая идея вызывала нервный смех. Ну, право, какой в ней толк? Как будто в мире еще летают аэропланы. Кончилась пища, взятая в расчете на быстрый рейд. Смотровой, посланный на верхушку огромного дерева, увидел оттуда лишь тысячу таких же деревьев. И хотя солдатам приходилось не мыться и дольше, и грязь ноябрьскую заваривать в чайнике, и гимнастерки цвета навоза носить, но складывалось ощущение, что мотается отряд по лесу уже добрый месяц, а то и год. Все одичали, застегнуты были не по уставу, винтовки несли кто на плече, кто в руках. Рошке только успевал делать замечания.

Внутри чекист помрачнел. Уголками серых глаз следил за Мезенцевым, подозревая, что именно он завел отряд в глушь, а не проводники. И расстрельные бланки выкинул из руки он, а не ветер, и его, Рошке, взял комиссар в лес, чтобы отдать ценного пленника повстанцам, и... Много было этих «и», слишком много, а когда их много, то вниз, в пропасть, падают «а» и «б». «А» — был сам комиссар, «б», вестимо, Рошке. Чекист хотел арестовать Мезенцева за подозрительную связь с эсеровским подпольем, да тот ведь не дастся в руки. А что, если он не виноват? Но как не виноват — это ведь Мезенцев придумал бессмысленный и абсурдный поход в лес, когда всего и надо было, что положиться на конные разъезды, броневики и аэропланы. Что проку в гадкой чащобе, которая по ночам истошно воет филином? Что толку от черной кожаной куртки, когда ночи здесь темнее, чем подвалы ЧК? Гуманитарные вопросы атаковали чекиста, а он гуманитарных вопросов не любил.

— Чего приуныли, — дирижировал Мезенцев, — смерти боитесь?.. В моих краях кочует легенда о двух братьях. Остались они на безлюдном острове в Студеном море. Лодку унесло, еды нет. Однако вместо того, чтобы отчаяться, сели братья вырезать на память доску удивительной красоты. Да выцарапали на той доске не только историю своей жизни, но и завитушки со зверьми диковинными. Людям на радость, смерти на украшение. Вот и вы живите так, чтобы быть смерти на украшение.

— Что за чушь, — процедил Рошке, — кто так говорит вообще? Вы себя слышите?

— Конечно слышу! Меня беляки за Волгой расстреливали, а пулю лоб остановил. Выкопался из земли да сюда приплыл. Чудо? Нет. Человек!

Рошке усмехнулся: ничего, скоро он проверит, был ли вообще этот расстрел.

— Товарищи, — продолжал Мезенцев, — вы что, не видали, как человек, по всем правилам должный погибнуть, в последний миг спасался? А ну, делись воспоминаниями!

Красноармейцы хмыкнули, и то один, то другой заговорили:

— Деревня барина в доме горящем заперла, а тот дождался, когда дверь займется, и как вышиб ее! И сбежал... А мы кулаку живот вспороли. В наказание отмотали метр кишок и отрезали. И ничего. Председателем совхоза потом стал... Товарищ Верикайте так бронепоезд разогнал, что влобовую целый белячий состав смял. Вместе со штабным вагоном. Думали, никто не выжил — так у них даже графин с водкой не разбился.

— А вы, Рошке, что вспомните?

— Нечего вспоминать.

— Так не бывает, — сказал комиссар.

Вальтер захотел съязвить, что Мезенцев, в отличие от него, может вспомнить немало контрреволюционных имен, как вдруг разговор был прерван запыхавшимся дозором:

— Там люди! Антоновцы!

— Ур-ра-а-а!

Противника приветствовали от чистого сердца: никто уже не надеялся встретить в лесу людей.

— Докладывайте точнее! По порядку!

— Двое человек, на поляне. Там дерево огромное! Ходят под ним, ждут. Оружия вроде как нет. Но до чего странные! Один вроде как в белой рубашке, а другой по бандитской форме одет. Даже погоны разглядели. Офицер.

— Разбиться в цепь. Брать живьем! — тут же приказал Мезенцев.

Залегли в траве около полянки. На ней возвышался одинокий ясень, вокруг которого прохаживались бандиты. Один, бритый и с усами, порой хохотал и пытался в шутку трясти дерево. Тот, что в распашонке, угрюмо топорщил жирную бороду и поминутно осенял себя крестным знамением. В левой руке он сжимал штык.

Мезенцев, поднявшись в полный рост, заорал:

— Стоять!

На удивление, бандиты повиновались. Они без страха и без любопытства ждали красноармейцев. Мезенцев с интересом осмотрел завшивленного бородача, который покорно выбросил штык. Затем перевел взгляд на крепыша с колючими усиками и бритой головой. Тот зло щерил железные зубы. Руку такому лучше не давать — откусит. Несмотря на полную форму с ремнями и кобурой, никакого оружия у офицера тоже не оказалось.