Владимир Злобин - Гул

А вот Мезенцев радовался. Впервые на тамбовской земле комиссару приснился приятный сон. Без злющего гула, который гнался за ним от самого Белого моря. Приснилась комиссару Ганна. Он стремился к ней, как вода к обрыву. Ганна ждала его. Не надменная, из меди и золота, а теплая и зовущая Ганна, на которую надавишь — белое пятнышко останется. Была женщина подушечкой для иголок — иголочки убрали, а пух остался. Женские пальцы льнули к ушной раковине и немножко требовательно проникали внутрь. Шептала Ганна украинскую колыбельную, которая вроде и не о карачуне, и не о болотном лихе, но от тихого напева Мезенцев сильнее сжимал руки, пытаясь отнять у женщины дыхание. Грустное пение продолжилось. Олег поднял лицо и с укоризной посмотрел на Ганну. Та ласково утешила его двойным взглядом. Зеленым и коричневым. Наклонилась и поцеловала Мезенцева в лоб. Так, чуть над бровью, где у комиссара белел шрам. Размякший Мезенцев почувствовал, что Ганна сегодня так добра, так ласкова, что можно повалить ее вниз, с неба на землю, и прокатить, тяжело улыбаясь, по траве. До дрожи, растревоженной поцелуем, захотелось Мезенцеву обладать Ганной. Комиссар протянул детские руки, однако женщина вдруг предстала отдаленной, как конфеты в верхнем отделении буфета — никак не достать шестилетнему мальчугану. Мезенцев расстроился и посмотрел на крошечные ручки: в них не было ни конфет, ни женщины. Грустно вздохнул комиссар. Так дети ждут сладкой добавки, а добавки-то и нет.

Мезенцев проснулся радостный, хотя и неудовлетворенный. Ганна была у него в руках, да в последний момент выскользнула. Комиссар оглянулся с больной улыбкой: вроде бы народу в отряде поубавилось. И верно, на поверке недосчитались двух человек.

Если Мезенцева это мало расстроило, чему он сам порядком удивился, то Рошке побелел и сцеживал исключительно по два слова за раз:

— Кто? Отвечать!

— Не можем знать, товарищ...

— Часовые! Докладывайте!

Вперед вышли трое солдат. У Вальтера Рошке побелели глазные очки. Трясущейся рукой чекист снял оправу, сложил ее в карман кожаной куртки и пересчитал весь отряд, не забыв про себя с Мезенцевым. Получилось пятнадцать человек. Цифра Рошке успокоила: пусть и нечетное число, но это фактически 75 процентов от первоначального состава. Потери составили 25 процентов. С такими показателями можно легко просчитать судьбу отряда.

Вальтер на тон ниже подытожил:

— По возвращении в Паревку обо всех дисциплинарных проступках, нарушениях устава будет доложено вашему непосредственному начальнику товарищу Верикайте.

Солдаты несмело улыбнулись.

— Чему улыбаетесь, товарищи? — спросил Мезенцев.

— Значит, товарищ комиссар, домой вернемся? Плохой это лес. Проводники сказывали, что его за день можно насквозь пройти. Мы же четвертые сутки бродим — и он только гуще становится. Нечисто здесь дело...

Рошке надоели крестьянские байки о злой силе. Он встречал ее с самого начала революционного пути. Сколько раз ему приходилось доказывать не силу марксизма, а волшебные способности товарищей Ленина и Троцкого! Вспомнилось, как после успешного восстания в Рассказове протрезвевшие мужики спрашивали, а нужно ли в отвоеванной церкви молиться за большевиков.

— Товарищи, — Рошке едва удержался от любимого «крестьяшки», — так потому и бродим, что проводники попались бандитские. Заметьте, я уже предлагал товарищу Мезенцеву применить к ним меру высшей социальной защиты. А они завели нас в чащу и сбежали. Нет тут никакой магии!

— Сбегли — не убегут, — глубокомысленно отозвался Мезенцев. — От счастья коммунизма не убежишь: он везде несправедливость найдет. Даже в самом глухом лесу. Да, товарищи? Веселей! Подумаешь, лес! Что в нем такого? Вы лучше принюхайтесь, как смолой пахнет! Ух, продирает легкие! Точно через глотку канат пропустили! И хмарная тень от деревьев! Чувствуете, как темно и хорошо? Послушайте, товарищи, как воздух скрипит — будто сама жизнь гнется. А под ногой как хрустит! Хрусть-хрусть! Сучья что твои кости. Хорошо! Здесь шаг сделал — и наступил в тишину! Будто тебя и не было никогда! А, товарищи? Ну разве не красиво? Так и выглядит коммунизм!

Мезенцев сиял. Он чуть ли не сделал балетное па, набрав в оттопыренное галифе желтых иголок. Подчиненные недоверчиво поглядывали на командира. Среди красноармейцев, особенно в карауле, когда за спиной оставался спящий лагерь, крепли разговоры, что комиссар сходит с ума. Не так должен вести себя уважаемый военный. Лучше бы в грубости раздал несколько грязных приказов и саданул по нерадивой заднице сапогом — быстрее бы понял солдат великую суть революции. Бойцы были не прочь избавиться от опеки Мезенцева, но власть Вальтера Рошке пугала их еще больше. Скучали солдаты по понятному им Евгению Верикайте.