Сергей Семанов - Дневник 1982 года

— М.Т. Палиевский: Суконцев-младший попался в Краснодаре на шантаже завмага, вёрстку липовую ему показал и потребовал 30 тыс., его и другого еврея взяли, но потом, тому дали срок, а Суконцева выпустили. Рожа впал в младенчество, всё время смотрит телевизор, вдруг велел Гле­бову дать Народного, потом посмо­трел «17», дал всем награды, а в девку, игравшую радистку (и бывшую жену Миронова) влюбился, звонит ей домой. Юлиана [Семёнова] из списка вытащи­ли, ибо он попался на бриллиантах, его отозвали из ФРГ, но после награжде­ний он устроил страшный скандал, пробился куда-то, «Современник» по­ставил его пьеску, премьера задержа­лась на 20 мин[ут], а потом явились с Юлианом Андропов и Щелоков. <...>

— Евсеев: Не слыхал, нет. Ну, это чтобы ты сидел тихо, был паинькой. А ты скажи, что другие уезжают, и ни­чего. (Обратил я внимание, что в сво­их сочинениях он никогда не употре­бляет слова «масоны» и даже говорил не раз, что нельзя за эту тему браться легкомысленно и т.п.; примечательно, ведь они к разговорам о сионизме при­выкли и вроде не очень их боятся, а от масонов их воротит.)

— Т. спросил меня: чем же ты им так насолил? Ясно чем: они не боятся раз­говоров, даже опасных, вот Кожинов, Бородай, другие наговорили много очень для них неприятного, но ведь не трогают, а мы соединяли в себе слово и дело — вот суть. Пресловутая свобода слова в Америке есть, а толку?..

— А всё же странное дело! Это по­хоже на месть: вот тебе. Но зачем? Ведь если они хотят моего публичного наказания, то в любом случае это вы­зовет скандал. Или им это и нужно? Опять же странно, это полностью про­тиворечит нынешней политике в обла­сти идеологии: никакого шума, ника­ких крайностей, у нас всё хорошо. Да и бумага составлена невероятно грубо, с натяжками, с очевидным пристрасти­ем. Или это прицел на будущее: опоро­чить меня, моих единомышленников, взорвать очень влиятельную и очень сильную моск[овскую] писательскую организацию?.. А может просто глу­пость и злоба какого-нибудь Губинского или повыше? И это возможно.

— Петелин спокоен и беспечен, но он, к сожалению, глуповат, может и не понимать многого. Но прям и благоро­ден, это бесспорно. Он, оказывается, выдвигал меня в замы. Да, жаль, со­рвалось, это бы разом открывало но­вые пути. Вот почему, в предвидении этого и появилась бумага! <... >

— Иноземцев скончался в пятницу на даче, внезапно, работая в саду. Про­токол по высшей форме, все 25 под­писей. Замечательная фраза: «при­нимал активное участие в Вел[икой] Отеч[ественной] войне». Как это — ак­тивно? В атаки ходил? Но раз все под­писи, значит, правильно говорили, что отбился. Теперь же его мафию разго­нят, как разогнали мафию Кабалаева, а теперь кубанскую. Это хорошо, ибо под Иноземцевым были не просто уго­ловники, а политики. <...>

На этом записи 1982 года обрывают­ся, не до них стало. Началось долгое и мучительное исключение меня из пар­тии, сперва на парткоме, потом на об­щеписательском собрании и в Красно­пресненском райкоме КПСС. Слежка за мной органами КГБ, и без того плот­ная, сделалась ещё настойчивее. Чтобы как-то затянуть время, я недели три скрывался в родном Ленинграде, меня положил в свою больницу покойный Ф. Углов (обо всех моих приключениях он знал). Меня тогда отстояли — ис­ключение заменили строгим выгово­ром, оставили и в Союзе писателей.

...Не могу в заключение мрачного сюжета не вспомнить один забавный эпизод тех дней. Райком партии раз­бирал так называемые персональные дела в конце заседания. Был вывешен список наказуемых. После Союза пи­сателей пошли товарищи из треста районной очистки, гастронома номер такого-то, таксомоторного парка и т.п.

Мой парторг Виктор Кочетков ужасно нервничал и шептал: «Всё, тебя исклю­чат, меня тоже, что будем делать.» Поэтому все готовые к наказанию ал­каши, растратчики и двоежёнцы ре­шили, как и их парторги, неразличи­мые друг от друга, что исключаемый из их рядов писатель — это Кочетков, а писательский парторг — это я, ибо мне постоянно приходилось ободрять скисшего Кочеткова.

Когда после долгого обсуждения на бюро райкома мы оба вышли, и я не мог сдержать радости, ко мне подо­шёл один здоровенный алкаш (или его парторг) и, тыча увесистым пальцем в грудь Кочеткова, спросил, обращаясь ко мне:

— Ну что, помиловали его?

— Ребята, — ответил я, улыбаясь, — это меня помиловали.

Тогда алкаш (или его парторг) по­грозил мне пальцем и твёрдо, хоть и неспешно, сказал:

— Врё-ёшь.

Потом мы с Кочетковым зашли в шашлычную, что была неподалёку, и облегчили измученные души. На этом минута оживления закончилась на­долго. Как теперь стало доподлинно известно, Андропов хотел устроить большое политическое дело, обви­нив ненавистных ему «русистов» как главных врагов интернационального Советского Союза. Не получилось, Господь прибрал грешную душу раба своего Георгия 9 февраля 1984 года.