Нааша - - 2

из медицинской школы. Меня это волнует. Почему? Потому что она не похожа на других.

Она была силой, возникшей из ниоткуда, побуждавшей меня к действиям. Она являвшейся

причиной моего странного поведения.

Я покупаю билет на поезд в Принстон. Я еду к своим родителям. Но боюсь

встречаться с ними. Там всегда все происходит одинаково.

Сожаление. Печаль. Боль. Эмоции, от которых мне становится плохо. Эмоции, от

которых я бы хотел избавиться. И каждый день я пытаюсь их вытеснить. Кому вообще,

нужны чувства?

Поезд приезжает в Принстон, и я беру такси.

– Привет, мама, – приветствую ее, когда вхожу в счастливый дом, в котором я

вырос. И снова я ничего не чувствую.

– Привет, – говорит она, сияя и обнимает меня. Я обнимаю ее в ответ.

Отец входит в большой коридор и улыбается. Его фигура сильна, а его темные

волосы отражение моих собственных.

– Привет, пап, – говорю я, отпуская маму.

Приезжать сюда было ошибкой.

Не поймите меня неправильно, я люблю своих родителей. Я очень люблю своих

родителей, но иногда они просто не понимают меня.

Никто не понимает.

– Ну же, присаживайся, – говорит мама. – Ланч скоро будет готов.

Папа ведет меня в гостиную. Естественный свет просачивается через огромное

эркерное окно, и мне нравится веселая атмосфера, которую он создает. Моя мама такая же

солнечная, как и эта комната. Ее личность проступает во всей обстановке комнаты: в

желтой кушетке, стоящей в центре, в ярком разноцветном ковре, покрывающем паркет, в

картинах, бросающихся в глаза из-за ярко-красных и желтых оттенков. И вот стою я,

темное грозовое облако в ее красочном мире.

Папа опускается в большое коричневое кожаное кресло, и мы проводим время за

разговорами о спорте и общением на поверхностные темы, пока нас не прерывает мама:

– Давайте есть, – она улыбается милой улыбкой, которая всегда, когда я был

ребенком, позволяла мне чувствовать себя в безопасности. Ее улыбка всегда заставляла

меня чувствовать себя лучше: когда я испытывал боль от падения с велосипеда или боялся

темноты. Но прямо сейчас, она не оказывает на меня никакого эффекта.

Я следую за отцом в большую кухню. Стеклянные вазы со свежими цветами на

гранитных столешницах, перемежаются с электроприборами из нержавеющей стали.

Теплая и уютная атмосфера – это психологический трюк, который мои родители

стараются применить ко мне всякий раз, когда я прихожу в гости.

– Как к тебе относятся в Университете Нью-Йорка? – спрашивает мой отец,

отставляя стул, стоящий у дубового кухонного стола.

Садясь, я пожимаю плечами. Солнечные лучи проникают сквозь жалюзи на

французских дверях, заставляя меня щуриться.

– Как и всегда.

Конечно же, я не сообщаю своей семье о Марли и о моем сомнительном

притяжении к этой девушке.

– Это выглядит великолепно, мама.

Комнату наполняют приглушенные стуки столовых приборов, звуки поглощаемой

еды и легких шуток, до тех пор, пока мои вкусовые рецепторы не немеют от следующих

слов мамы:

– Я видела Дженнифер, когда она была в гостях у своей семьи. Она говорит, что ты

ей не перезваниваешь, – я прекращаю жевать и смотрю на нее. – Я действительно думаю,

что тебе стоит поговорить с ней, – она кажется нервной, когда эти слова покидают ее губы.

И она должна нервничать.

Мой мозг отключается.

Выражение моего лица становится холодным.

– О’кей, может быть.

На самом деле, я больше никогда не собираюсь звонить ей.

Мы заканчиваем наш ланч, но теперь, он омрачен напряжением, заполняющим

воздух. У моих родителей что-то на уме, но они не решаются спросить.

– Просто скажите это, – наконец говорю я.

Они обмениваются взглядами, и ко мне поворачивается мама.

– Мы просто хотим для тебя всего лучшего, – говорит она, ее карие глаза

наполнены беспокойством. – Мы хотим, чтобы ты был счастлив.

– Я очень счастлив, – лгу я.

Мне не нужно, чтобы мои мамочка и папочка целовали мои бо-бо. Мне никто не

нужен.

Мой отец кашляет, прежде чем заговорить, и вот оно. Я чувствую, как слова

прорезаются сквозь меня, даже прежде чем он начинает их произносить. Всегда одно и то

же.

– Хьюстон? Почему ты не хочешь ей позвонить?

Я закрываю глаза, желая быть в данный момент в тысячах километров отсюда.

– Я не знаю, – мой обычный ответ при отступлении. Стул бьет по стене, когда я

отталкиваюсь от стола. – Мне пора идти.