Фрэнсис Веллман - Искусство допроса. Как добиться признания вины?

После некоторых неважных выступлений со стороны защиты вызвали хирурга, и он принес присягу. Он показал, что он очень уважаемый человек в своей профессии. Конечно, меня это не интересовало, так как я знал, что он был квалифицированным экспертом. В своем прямом допросе он потратил много времени на то, чтобы дать очень научное и физиологическое описание состояния моего клиента. Он признал, что нервная система моего клиента была сильно расшатана, но также сказал, что, скорее всего, это временное состояние. Я не обращал особого внимания на все это, так как, если честно, я поздно лег накануне, и немного засыпал в теплом зале суда. Но адвокат, представлявший интересы железной дороги, задал ему следующий вопрос:

– Доктор, чем, вы считаете, вызвано описанное вами состояние истца?

– Истерическим неврозом, сэр, у него истерия.

Это меня разбудило. Я сказал:

– Доктор, если я правильно понял – я был немного невнимателен, чем именно, вы считаете, было вызвано нервное состояние моего клиента?

– Истерией, сэр.

Я замолк, и допрос продолжался, пока не пришла моя очередь вести перекрестный допрос.

Мистер Батлер: Я правильно понял, что вы считаете, что состояние моего клиента полностью вызвано истерией?

Свидетель: Да, сэр, несомненно.

Мистер Батлер: И поэтому оно будет продолжаться недолго? Свидетель: Нет, сэр, скорее всего, недолго.

Мистер Батлер: Хорошо, доктор, давайте посмотрим, это болезнь, которая называется истерией, и ею болеют истеричные люди, и разве не правда, что истерия, истерика, истеричный – все они про-изошли от греческого «истера»?

Свидетель: Может быть.

Мистер Батлер: Не говорите «может быть», доктор, разве это не факт? И разве «истера» не переводится с греческого как «матка»?

Свидетель: Вы правы, сэр.

Мистер Батлер: Ну, доктор, когда сегодня утром вы обследовали этого молодого человека (указывая на моего клиента), вы обнаружили у него матку? Я не знал, что она у него есть, но я готов, чтобы его обследовали еще раз и попытались ее найти. Это все доктор, вы можете идти.

Роберт Ингерсолл участвовал во многих знаменитых судебных процессах по всей стране. Но он был почти беспомощен в суде без компетентного помощника. Он был прирожденным оратором. Генри Вард Бичер описал его, как «самого блестящего англоязычного оратора всех стран мира». Но он не был мудрым адвокатом и вряд ли был наравне даже с самым средним адвокатом в допросе свидетелей. Он почти ничего не знал об искусстве перекрестного допроса свидетелей. Его определение адвоката, по его словам, было «своего рода интеллектуальная проститутка». «Мой идеал великого адвоката, – писал он, – это тот великий английский адвокат, который заработал миллион фунтов, а в завещании оставил его на постройку дома для идиотов, заявив, что хочет вернуть деньги тем, у кого их забрал».

Судья Вальтер Х. Санборн описывает разговор с судьей Миллером из Суда США об Ингерсолле: «Я вошел в зал суда после того, как полковник Ингерсолл завершил свою речь перед судьей Миллером. Я сказал Миллеру, что жалел, что не зашел чуть раньше, так как никогда не слышал юридических аргументов полковника Ингерсолла. «Ну, – сказал судья Миллер, – вы их никогда и не услышите». 41

Гений Ингерсолла был в другом. Кто, как не он, мог бы написать следующие строки:

«Недавно я стоял около могилы Наполеона – великолепной могилы из золота и позолоты, подходящей скорее для мертвого божества, и смотрел на саркофаг из черного мрамора, где лежит прах этого неугомонного человека. Я наклонился над перилами и подумал о карьере величайшего солдата современности. Я видел, как он ходил вдоль Сены, думая о самоубийстве, я видел его в Тулоне, я видел, как он угомонил толпу на улицах Парижа, я видел его во главе армии в Италии, я видел, как он переходил мост в Лоди, с триколором в руке, я видел его в Египте, в тени пирамид, я видел, как он завоевал Альпы и смешал французских орлов с орлами горными, я видел его в Маренге, Ульме, Аустерлице, я видел его в России, где снежная пехота и дикая кавалерия разбросала его легионы, как мертвые листья зимой. Я видел его в Лейпциге, пораженного и разрушенного, движимого миллионом штыков обратно в Париж, пойманного, как дикий кабан, и изгнанного на Эльбу. Я видел, как он сбежал и вернул свою империю силой своей гениальности. Я видел его на страшном поле в Ватерлоо, где шанс и судьба сошлись, чтобы разрушить фортуну их бывшего короля. И я видел его на Святой Елене, с руками, скрещенными сзади, глядящего на грустное и торжественное море. Я думал о тех, кто из-за него остался сиротами и вдовами, о слезах, пролитых за его славу, и о единственной женщине, которая его любила и была вытолкнута из его сердца холодной рукой амбиций. И я сказал, что я бы предпочел быть французским крестьянином и носить деревянные башмаки, я бы предпочел жить в хижине, с виноградной лозой, растущей над дверью, и зреющим виноградом, сияющим пурпурным цветом, поцелованным осенним солнцем. Я бы предпочел быть тем бедным крестьянином, с моей любящей женой рядом, вяжущей по вечерам, с детьми у меня на коленях и их ручками, обвивающими меня за шею. Я бы предпочел быть этим человеком, исчезнувшим в безъязыкой тишине запыленной дремы, чем быть тем имперским воплощением мощи и убийства, известным под именем Наполеона Великого».