Наталья Долинина - Печорин и наше время

В центре первого эпизода стоял Вулич. Печорин 61.1л вторым лицом. Здесь ом — а ие убийца и пе мать убийцы — сразу выхо­дит па первый план: «...надо было па что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, но отваживался броситься первый. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня...».

Тема судьбы, звучавшая в первом эпизоде как тема разгово­ров образованных людей, здесь переходит к людям простым, необразованным.

«— Согрешил, брат Ефпмыч,— сказал есаул, — так уж не­чего делать, покорись!

Не покорюсь! — отвечал казак.

Побойся бога!., нечего делать: своей судьбы не минуешь!

Не покорюсь! — закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул взведенный курок».

«Своей судьбы ие минуешь!» и «Не покорюсь!» — вот два возможных решения спора, возникшего накануне между офице­рами. Несчастный Вулнч своей гибелью подтвердил первое ре­шение. Какое выберет Печорин?

«В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вулнчу, я вздумал испытать судьбу.

Погодите, — сказал я майору,— я его возьму живого».

Мы обвиняли Печорина в том, что, поддразнивая Вулича, он

играет чужой жизнью. Но теперь он играет своей, и это в какой- то мере оправдывает его в наших глазах. Более того, он рискует жизнью не бессмысленно, как Вулнч; ведь если бы майор прика­зал «выломать дверь и броситься туда казакам», пьяный убил бы еще но одного человека. Печорин рискует жизнью не бессмыс­ленно и не безрассудно: он приказывает есаулу отвлечь убийцу и ставит у двери трех казаков, «готовых ее выбить и броситься... на помощь».

И все-таки он рискует жизнью не для выполнения долга, а чтобы испытать судьбу: «...я... следил за движениями казака...— и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет».

В сущности, это первый поступок Печорипа, имеющий смысл. Обезоружить убийцу совсем не то, что вмешаться в жизнь контрабандистов, увлечь Мери, похитить Бэлу и даже убить на дуэли Грушницкого. Здесь впервые была реальная цель: бро­саясь в хату, Печорин помогал другим людям. Но думал он при этом вовсе не об этих людях, а о себе и о своем единоборстве с судьбой.

«После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталис­том?» — спрашивает он себя. Так что же, значит, он действи- тсльно уверовал в судьбу, которая сохранила ему жизнь? Зачем тогда было ставить у хаты трех казаков и просить есаула отвлечь убийцу разговором? Уж доверился бы судьбе, как бы она распо­рядилась...

В том-то и дело, что Печорин не отдается судьбе, а вступает с ней в борьбу. «Я люблю сомневаться во всем: это расположенно ума не мешает решительности характера — напротив, что до ме­ня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда по знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!» (курсив мой.— П. Д.). Он верит в судьбу и сомне­вается в этой вере; убедившись на примере Вулича, что пред определение существует, он все-такн стремится проворить это еще раз на себе; он, может быть, и фаталист, но странный фаталист, который не смиряется с предопределением, а идет наперекор ему; он хочет сам распоряжаться своей жизнью, хо­чет действовать. «А он, мятежный, просит бури...»

Повесть «Фаталист» и весь роман «Герой нашего времени» кончается разговором Печорина с Максимом Максимычем. Это не случайно. Мы успели уже забыть о добром штабс-капитане, мы так давно расстались с ним, нас занимали совсем другие лю­ди: слепой мальчик, «ундина», Янко, Мори, Грушницкий, Вера, Вулич — и вот теперь Лермонтов снова возвращает нас к Мак­симу Максимычу: «Возвратясь в крепость, я рассказал Макси му Максимычу все, что случилось со мною и чему я был сви­детель...»

Реакция Максима Максимыча характерна для этого просто­душного человека. Сначала он находит самое житейское, самое бытовое объяснение тому, что произошло: «...эти азиатские кур­ки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем...» Так объясняет Максим Максимыч первое единоборство Вулича с судьбой. Второе он сначала тоже рас­сматривает по-житейски просто: «Черт же его дернул ночыо с пьяным разговаривать!..» Но тут же оказывается, что простой и храбрый Максим Максимыч как раз и есть фаталист. «Впро­чем, видно, уж так у пего на роду было написано!..» — заклю­чает он.

Так кто же фаталист? Вулич, Печорин, есаул, Максим Макси мыч? Или — Лермонтов? Вероятно, каждый по-своему. Но фа­тализм Печорина (и Лермонтова) не тот, который укладывается в формулу: «своей судьбы не минуешь». У этого фатализма формула иная: «Не покорюсь!» — он не делает человека рабом судьбы, а прибавляет ему решимости.