Наталья Долинина - Печорин и наше время

«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Дол­гая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппети­том; прочие, в рассеянности, сидели перед пустыми своими при­борами. Но шампанское явилось, разговор оживился, и все при­няли в нем участие».

Так начинается «Пиковая дама» — очень по-пушкински: сразу, без всяких вступлений. С первой строчки читатель погру­жается в тот мир, о котором будет рассказывать автор.

А вот начало «Фаталиста»: «Мне как-то случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, но вечерам играли в карты».

Внешне мало сходства с пушкинской сжатой, подчеркнуто краткой, напряженной прозой. Только то, что речь идет об офи­церах и картах. Интонация более медлительная, чем у Пушкина: «Мне как-то случилось...» А в н у т р е н н е е сходство большое. В одном коротком абзаце — целая картина жизни офицеров. Точность, похожая на пушкинскую: в начале «Пиковой дамы» мы сразу узнали, что действие происходит зимой, что Нарумов — конногвардеец, что ужинали в «пятом часу утра». В начале «Фаталиста» мы сразу узнаем, что действие происходит «в каза­чьей станице на левом фланге», что там же стоит «батальон пе­хоты», что Печорин провел там две недели.

Второй абзац «Фаталиста» и внешне похож на начало «Пико­вой дамы»: «Однажды, наскучив бостоном и бросив карты иод стол, мы засиделись у майора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен».

Тема разговора, сформулированная здесь же, сразу, и есть главная тема повести: «Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников...»

Проблема судьбы уже не раз возникала на страницах романа Лермонтова. В «Бэле» Максим Максимыч говорил о Печорине: «Ведь есть, право, такие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи». В «Тамани» Печорин спрашивал себя, «зачем было судьбе» ки- путь его в мирный круг контрабандистов. В «Княжне Мери» он радовался, что судьба послала ему для развлечения Грушиицко­го; услышав о женщине с родинкой, Печорин записал в дневни­ке: «Судьба ли нас свела опять на Кавказе или она нарочно сюда приехала?..» Позднее, когда события уже приближались к тра­гической развязке, Печорин писал: «...судьба как-то всегда при­водила меня к развязке чужих драм... Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?..» Перед самой ду­элью он размышлял: «...что, если его счастье перетянет? если моя звезда, наконец, мне изменит?..» И через несколько строк снова: «...сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы!»

Теперь, в «Фаталисте», эта тема оказывается главной; она определила название последней, заключающей роман повести. Кто же здесь фаталист — человек, верящий в судьбу? Уж не сам ли Печорин?

Разговор офицеров о судьбе, о предопределении сам по себе не удивителен. Эта тема волновала современников Лермонтова, да и людей предыдущего поколения — тоже; мы помним, о чем говорили Онегин с Ленским:

И предрассудки вековые, II гроба тайны роковые, Судьба и жизнь в свою чреду, Все подвергалось их суду.

В «Фаталисте» компания офицеров обсуждает вопросы, вол­новавшие многих образованных людей. Но разрешает Лермон­тов эти вопросы по-своему.

Мы уже привыкли, что в каждой части романа главное ли­цо — Печорин. В «Фаталисте» главное лицо большей половины повести другой офицер — Вулич. Он чем-то напоминает пуш­кинских героев: Германца, Сильвио. Странный, замкнутый, мол­чаливый характер, нерусское происхождение...

Пушкинский Германн «был скрытен и честолюбив... Он имел сильные страсти и отчаянное воображение, но твердость спасала его от обыкновенных заблуждений молодости. Так, например, будучи в душе игрок, никогда не брал он карты в руки... а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры».

Вулич «был храбр, говорил мало, но резко; никому не пове­рял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками... он никогда не волочился... Была толь­ко одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал все. и обыкновенно проигрывал; но постоян­ные неудачи только раздражали его упрямство».