Наталья Долинина - Печорин и наше время

ни надежды, ни даже того... наслаждения, которое встреча­ет душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою» (курсив мой,- Н. Д.).

Толпой угрюмою и скоро позабытой Нал миром мы пройдем без шума м следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда...

(Курсив мой.— //. Д.)

Каждая фраза последней исповеди Печорина, сделанной им в «Фаталисте», раскрывает еще одну грань его душевной траге­дии. Опять, как в «КняжнеМери», он признается: «В первой молодости моей я был мечтателем... Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смут­ное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли... я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гад­ко...» (курсив мой.— II. Д.).

Почему Печорин таков? Почему все его поколение обречено? Какие безнадежные слова он выбирает: «что... осталось?., уста­лость... в напрасной борьбе... истощил... жар души...».

«За жар души, растраченный в пустыне»,— эта строчка из стихотворения «Благодарность» прямо перекликается с испо­ведью Печорина и, может быть, помогает найти ключ к этой ис­поведи. «В пустыне» — вот ключ.

Лермонтов любил это слово и часто употреблял его; оно по- разному звучит и разное имеет значение в его стихах; но главное, пожалуй, можно определить так: пустыня — это не только место, где нет людей; это место, где нет ж и з н и.

Все было пустыней: свет, в котором поколение Лермонтова провело молодость; гостиные, департаменты, полки, в которых служили люди этого поколения, — нигде не было жизни; ее рост­ки безжалостно вырывались; жизнь — это свобода мысли и дея­тельности, а ее-то и было лишено поколение, созревшее после 14 декабря 1825 года.

Что осталось людям этого поколения? Усталость, бездейст­вие и «насмешка горькая» над самим собой. В «Фаталисте», как и в «Княжне Мери», Печорин, открыв в дневнике свою душу, пугается своей откровенности и торопится над ней посмеяться: «я... отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть пе упал, наткнувшись па что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, не­живое» .

Так происходит переход от первого эпизода повести ко второ­му; от размышлении о светилах небесных, мечтаниях, надеждах, борьбе к свинье, разрубленной пополам пьяным казаком.

Первый эпизод Происходит в среде офицеров; обстановку этого эпизода легко представить себе; свечи, блеск эполетов, ору­жие на стенах, бледный красивый Вулич, роковая игра с судь­бой... Во втором эпизоде — жизнь грубая, низменная: злосчаст­ная свинья; чихирь, которого напился ее убийца. После серьез­ных, трагических и возвышенных размышлений Печорина так прозаически звучит голос казака: «Экой разбойник!., как напьет­ся чихири, так и пошел крошить, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то...»

Печорин узнал о происшедшем через несколько часов — но произошло событие через несколько минут после этого разгово­ра. «Вулич шел один по темной улице; на у его наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановись, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца...»

Перед смертью Вулич сказал: «Он прав!» Печорин верно предсказал его близкую смерть; еще до гибели Вулича он приз­навался: «...не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет. но в этот вечер я ему твердо верил...». Рассказывая о том, как его разбудили в четыре часа утра, Печорин добавляет: «...видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не вы­сплюсь». Теперь, после предсказанной им смерти Вулича, Пе­чорин, очевидно, должен окончательно уверовать в судьбу и предопределение. По прежде чем утвердиться в этой мысли, рассмотрим подробнее второй эпизод повести.

«Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы: мы шли туда». Совсем иная интонация, чем та, которая звучала в раз­мышлениях Печорина, опять чем-то похожая на пушкинскую: в нескольких строчках — полная и разнообразная картина. У ха­ты собралась большая толпа. «Офицеры и казаки толкуют горячо между собою; женщины воют, приговаривая и причитывая». Печорин, как всегда, наблюдателен: он сразу замечает «значи­тельное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние... то была мать убийцы». Старухе посвящено несколько строчек — в них вся ее трагедия; о душевном состоянии матери сказана одна, но исчерпывающе полная фраза: «Ее губы по временам шевели­лись: молитву они шептали или проклятие?»