Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

Мне часто слышалось нечто очень похожее на ответ, когда летней бессонницей я бродил по городу.

Идешь и ни к чему не прислушиваешься: обрывки слов доносятся сами, а слова - это знаки, какими б они ни были, и тебе все равно, что за мысль посетила прохожего, потому что тебя посещает только твое. Это словно гадать на книгах; какую бы страницу не открыл, текст уже не имеет значения - только слово или цепочка знаков становится чем-то существенным и полным скрытого смысла. Но дома, сложив отрывки, я получаю то же, что окружает меня и без слов: ровное пространство, не говорящее ни о чем. Может быть, слово и было Богом, но мир бессловесный куда понятней, чем горнее все-ничто в словах. Я где-то слышал об этом и, возможно, я и в самом деле слишком долго отворачивался от очевидной пустотности.

Слабость была тем навязчивей, чем тверже я держался.

Что это, сон или бессонница, для меня не имеет принципиального значения. Читая письма моих приятелей, уехавших далеко, я чувствую, как назревает что-то тяжелое, что-то, что больше пустоты или скорее выше ее. Я полон устрашающего знания. Знаю ответ на любой вопрос. Дайте мне яблоко, и через пять минут я не оставлю от него даже огрызок. Но решит ли это чьи-то проблемы? К примеру, мои? Я пройду сквозь плотные слои вопросов и верну вам исходную объективность, которая есть ничто. Все, что мне известно, ясно до предела и при переводе на язык понятных символов теряется полностью, в лучшем случае не навсегда. Туман облепляет меня, едва я пытаюсь придать языку интуиции логический смысл. Этот не совсем целомудренный акт, хоть он и сохраняет девственность желания, не способен породить ничего однозначного.

Большим открытием было узнать, что этот туман нахлынул лишь на меня. По крайней мере, среди своих знакомых, а также тех глянцевых эго, которые я видел в журналах и по ТВ, я не нахожу похожего - иногда лишь смутные отголоски, которые так пугают их носителей, что становится смешно и страшно. Они все

- модные актеры, а я стою в Пропасти Ничто, и дверь за мной уже закрывается. Доносящиеся крики, возгласы и пищание закатаны в стиль, и стиль побеждает, но это растет во мне или “в жизни”, что, как ни странно, суть одно и то же. Это как если бы, отлепив себя от подошвы и восстав опять, меланхолически прийти к ошибке в терминах - нет разделений, жизни правильной и неправильной, подлинной или нет. Если вы настолько сильны, что не запутаетесь в абракадабре объекта и субъекта, вас ждет состояние растворимой определенности, и если стремиться к ней и дальше, вы не достигнете ее, но просто погрязнете в воздухе, переполненные наидуховнейшей похотью по всему, потому что вам откроется многое. Ярко-красная струя мечты вас не отпустит, а если вы смиритесь, то вас уже никто не найдет - и вы сами в первую очередь.

_______

Документы я выбросил в море вместе с пиджаком и часами. Мертвея от бессонницы и тоски, я бесцельно шатался по берегу и однажды забрел в порт. Среди судов, стоявших на погрузке, увидел раздолбанную посудину с именем “Maria Victrix”. Это было слишком

- и в самую точку. Грузчики косились на странного молодого человека, сраженного приступом хохота. Я не мог стоять на ногах, и чтобы выплеснуть эмоции катался по земле. Пережив последнюю судорогу смеха, я поднялся, тщательно привел себя в порядок и взошел на борт “Победительницы”. В команде оказалась вакансия матроса. Никаких документов не потребовали, на деньги было плевать, так что через день я отправился в южные широты.

Команда напоминала пиратскую. Думаю, они промышляли не только рискованными перевозками. И тем не менее винты вращались исправно, капитан не задавал лишних вопросов, и Африка по левому борту тянулась словно конвейер. На посудине было много сдвинутых, так что на меня никто не обращал внимания. Все ночи, свободные от вахты, я смотрел на Полярную звезду.

Повернувшись лицом к корме, я не сводил взгляда с неба и чувствовал, что падаю в пропасть. Это чувство ползло как туман поверх кипящего мрака, которым я стал, поверх пустоты и самозабвенной усталости. Я предавал Север. Максимум, на что я мог рассчитывать

- что моим зловонным трупом подавится гиена. Пойми меня, Мари, ведь это нельзя сформулировать легко. Я отравлен этой сложностью, этим замком, наложенным на уста, и она изводит меня, быть может, неспособного изъясняться просто, но в отличие от многих изящных авторов ясно понимающего предмет своего рассказа.

Каждую ночь я отрывал от себя кожу кусок за куском, и очередь дошла до этой перевернувшейся души, до