Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

показал сложный врожденный порок развития сустава, соединяющего череп с

позвоночником, что и было наиболее вероятной – хотя и весьма необычной –

причиной паралича. Ни я, ни Дев не были экспертами в такого рода

заболеваниях, и мы сошлись на том, что проводить операцию слишком

рискованно. Упама сообщил это девочке и ее отцу, и она расплакалась.

– Она же девочка, – объяснил Упама. – Ее лицо…

Глядя на плачущего ребенка, я задумался над тем, насколько чужды мне его

страдания. Я испытывал не просто отчужденность, свойственную всем врачам, –

между нами лежала языковая и культурная пропасть. От чувства отчужденности

никуда не деться – я понял это практически сразу, едва получил степень врача. Я

не в силах помочь девочке, и никому не станет легче, если я из-за этого

распереживаюсь. Однако я не мог не подумать и о карликовых шимпанзе бонобо,

которые считаются одними из ближайших родственников человека в животном

мире.

Исследование показало, что им присущи сострадание и доброта, а также чувство

справедливости и стремление утешать сородичей (во всяком случае – членов

своей группы), которым плохо. Их не научили этому священники, философы или

педагоги – это заложено в них природой, и вполне логично сделать аналогичный

вывод относительно нас.

Большинству молодых врачей приходится целенаправленно подавлять в себе

врожденную склонность к сопереживанию – только так мы сможем эффективно

выполнять свои обязанности. Нам не нужно учиться эмпатии – мы вынуждены

отучаться от нее. Пациенты становятся для нас частью так называемой внешней

группы, куда, по словам антропологов, входят люди, с которыми мы больше не

должны себя идентифицировать. Но девочка все плакала и плакала, и мне все

сильнее становилось не по себе. К тому же, убеждал я себя, единственное

основание для врача претендовать на моральное превосходство над

представителями других профессий заключается в том, что мы относимся – по

крайней мере теоретически – ко всем пациентам одинаково, независимо от их

социально-экономического класса, расовой принадлежности, национальности и

уровня достатка.

Итак, детские слезы не оставили от моей отчужденности камня на камне. Я

подумал: а вдруг мы с Девом ошибаемся? Я сфотографировал на смартфон снимок

мозга и отправил по электронной почте на другой конец света – коллеге,

специализирующемуся на подобных проблемах. Он ответил через полчаса: по его

мнению, операция была возможна и, кроме того, довольно проста.

Я показал письмо Деву.

– Ну разве не чудесная вещь этот Интернет?! – воскликнул я. – Можно в считаные

минуты получить консультацию у первоклассного специалиста.

– Надо бы позвать девочку и переговорить с родителями, – ответил он, но их уже

и след простыл.

* * *

Пока пациенты приходят и уходят, на улице темнеет. Предгорья Гималаев на

горизонте скрываются из виду. Зазубренные листья бананового дерева, растущего

на рисовом поле рядом с больницей, начинают дрожать и ударяться друг о друга

на ветру. Стайка мелких птиц взметнулась в воздух, словно горсть листьев, и тут

же растворилась в небесах. Окна в кабинете для приема амбулаторных больных

открыты – комнату наполняет упоительный запах мокрой земли, а лежащие

передо мной истории болезни сметает со стола порывом ветра. Электричество то и

дело пропадает, и на несколько минут комната погружается во тьму. Прямо над

головой раздается раскат грома, эхо от которого разносится по округе.

– Пациент – мужчина шестидесяти пяти лет, у него немеют пальцы рук.

На МРТ видно, что нервный корешок у шестого шейного позвонка защемлен.

– Симптомы сильно его беспокоят?

– Они мешают ему лазать по деревьям и доить буйволиц, сэр.

В итоге решаем продолжить консервативное лечение.

– А вот вообще не наш пациент, сэр. Отец принес снимок. Его двухмесячная дочь

лежит в другой больнице. Ей диагностировали бактериальный

менингоэнцефалит. У ребенка припадки, в крови обнаружены энтеробактерии.

Рекомендован трехнедельный курс антибиотиков внутривенно. Отец хочет узнать,

правильное ли назначили лечение.

Снимок КТ ужасного качества, и по нему сложно что-либо понять, но похоже на

то, что у ребенка серьезно поврежден мозг.

– Он хочет знать, стоит ли тратить деньги на лечение ребенка.

– А сколько у него еще детей?