Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

большинство из них будут рады при первой же возможности убраться отсюда

подальше. Здесь их ожидают нищенская зарплата и туманное профессиональное

будущее, а в развитых странах они смогут добиться гораздо большего. Эта беда

затронула множество бедных стран, таких как Непал или Украина: образованное

молодое поколение, будущее страны, спит и видит, как бы поскорее из нее

убраться. Я столкнулся с совершенно чуждой мне культурой, во многом

основанной на суевериях; здесь по сей день приносят в жертву животных.

Мало кто – если вообще хоть кто-нибудь – из пациентов и их родственников

задумывается о важнейшей роли мозга, о физической природе мыслей и чувств, о

бесповоротности смерти.

Мало кто из пациентов и их родственников говорит по-английски, поэтому между

ними и мной непреодолимая стена непонимания. Они ждут от медицины

невозможного и негодуют, если операция заканчивается неудачей, хотя в случае

успеха почитают нас, как богов.

По сравнению с большинством местных жителей я веду до неприличия

роскошную жизнь – в гостевом доме моего коллеги Дева, окруженном маленьким

райским садом. Живу я на чемоданах, не обремененный собственностью и

имуществом. Я ложусь спать в девять вечера, просыпаюсь в пять утра и провожу в

больнице по десять часов в сутки шесть дней в неделю. Я очень скучаю по

близким и друзьям. И тем не менее здесь я чувствую себя так, будто мне дарована

передышка, будто моя жизнь поставлена на паузу, а будущее отсрочено.

День, предшествовавший моему отлету в Непал, выдался не без происшествий. Я

заглянул в частную клинику, в которой некогда подрабатывал в свободное от

основной работы время, хотя вот уже два года как я прекратил частную практику.

Несколькими неделями ранее я заметил у себя на лбу небольшую шишку, кожа

над которой слегка шелушилась. Одно из преимуществ работы врачом состоит в

том, что всегда знаешь, к кому обратиться, если с тобой что-то не так.

Пластический хирург, мой хороший знакомый, заявил, что шишку следует

удалить.

– Должно быть, вы задели надглазничный нерв. Ничего не чувствую. Верхняя

часть головы как деревянная, – сказал я Дэвиду вскоре после того, как он начал

операцию; впрочем, давление скальпеля, разрезающего мой лоб, я чувствовал.

Я частенько проделывал нечто подобное со своими пациентами, хотя разрезы

обычно были куда более длинными, а анестезия – более локальной. Я распиливал

их череп и обнажал мозг, чтобы затем провести краниотомию в сознании –

операцию, которую я первым начал применять для удаления опухолей. На

протяжении такой операции пациент остается в сознании все время, пока я

ковыряюсь в его мозге. Впервые в жизни я хотя бы в некоторой степени ощутил на

собственной шкуре, что чувствовали мои пациенты.

Дэвид вытер кровь, стекавшую мне в ухо.

– Хмм, – сказал он. – Похоже, у нас что-то инвазивное. Пожалуй, понадобится

более широкий разрез и трансплантация кожи.

На меня накатил прилив тревоги: хотя Дэвид избегал этого слова, речь явно шла о

раке. Я-то предполагал, что удалить мелкую шишку на лбу не составит труда. Я

представил себя с большим уродливым кожным лоскутом на голове. Может, мне

понадобится еще и лучевая терапия. Я не мог не припомнить нескольких своих

пациентов со злокачественными кожными опухолями, которые в конечном итоге

пробились через череп и добрались до мозга.

– Но это лечится, правда же? И метастазов обычно не бывает, так ведь?

– Генри, все будет в порядке, – успокоил меня Дэвид, наверное, удивившись

моему беспокойству.

– А это может подождать пару месяцев? – спросил я.

– Да, думаю, может. Но нужно дождаться результатов микроскопии, чтобы

понять, насколько опухоль инвазивная. Я отправлю вам письмо на электронный

ящик.

По традиции врачи расплачиваются между собой вином, так что перед вылетом я

распорядился, чтобы Дэвиду доставили несколько бутылок.

Много лет назад я оперировал жену знакомого терапевта со сложнейшей

церебральной аневризмой; вскоре после операции она умерла. Мне казалось, что

во всем следует винить меня, и я испытал глубочайший стыд, когда через

несколько недель после этого получил от коллеги ящик вина. Теперь-то я

понимаю: тем самым он хотел сказать, что ни в чем меня не винит.

Итак, уже на следующий день я отправился в Катманду: мне предстоял

восьмичасовой перелет. Справа мой лоб украшал огромный пластырь, который я