Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

нибудь починить. Единственное, что отчасти преображает нищий город, который

иначе являл бы собой совершенно унылое зрелище, – это местные женщины с их

изящными лицами, зачесанными назад черными волосами, эффектными яркими

платьями и золотыми украшениями.

Чтобы попасть в больницу, мне нужно перейти через дорогу. Сперва этот отрезок

пути заставлял меня изрядно понервничать. Движение здесь хаотичное, и, если

ждать, пока кто-нибудь остановится и пропустит тебя, можно провести у обочины

целый день. Вместо этого надо спокойным шагом выйти на дорогу, чтобы

присоединиться к движению и не спеша пересечь ее, надеясь, что автобусы,

грузовики и мопеды объедут тебя стороной. Некоторые мотоциклисты сдвигают

шлем на затылок, что делает их похожими на древнегреческих воинов,

изображения которых можно встретить на античных вазах. Если побежишь, то

велика вероятность, что тебя по ошибке собьют. В моем путеводителе по Непалу

написано, что пешеходы составляют сорок процентов от общего числа жертв всех

дорожно-транспортных происшествий в стране. Полезная информация, ничего не

скажешь. В больнице мы ежедневно принимаем пациентов, попавших в аварию.

Кроме того, мне довелось стать свидетелем нескольких происшествий со

смертельным исходом. Так, один раз я прошел мимо мертвого пешехода на

кольцевой дороге Катманду. Труп лежал лицом вниз в сточной канаве, а ноги

были вывернуты под неестественным углом, словно у лягушки. Группка зевак

наблюдала за полицейскими, осматривавшими тело… В конечном итоге мне даже

понравилось переходить оживленную дорогу: каждый раз, когда удавалось целым

и невредимым добраться до противоположной стороны, я чувствовал себя

победителем.

* * *

Когда я был студентом – почти пятьдесят лет тому назад, – большинство моих

современников считали Катманду сказочным, чуть ли не мистическим местом.

Отчасти это связано с тем, что в Непале дикая конопля росла на улице как сорняк

– да и по-прежнему растет на выделенных под застройку или заброшенных

городских участках, – но также и с тем, что страна поражала красотой девственной

природы и средневековой простотой жизненного уклада. Тогда до Непала

добирались по суше. Мир был другим: можно было спокойно пересечь Сирию,

Иран и Афганистан. Правда, Катманду с тех пор тоже сильно изменился. Двадцать

лет назад в нем проживало несколько сотен тысяч человек, сегодня же

численность его населения достигает двух с половиной миллионов, это один из

самых стремительно развивающихся городов Юго-Восточной Азии. Новые

пригороды возводились непродуманно – никакой инфраструктуры; кое-где в

последний момент решено было оставить жалкие клочки рисовых и пшеничных

полей между дешевыми бетонными зданиями. Здесь открытая канализация,

неасфальтированные дороги и повсюду валяется бытовой и строительный мусор.

На дорогах творится хаос, а воздух черный от выхлопных газов. Лишь изредка – и

то, если повезет, – удается разглядеть Гималаи, раскинувшиеся к северу от

Катманду.

Непал – одна из беднейших стран в мире. Недавно она пострадала от сильного

землетрясения, и угроза повторной катастрофы чрезвычайно велика. Тут

потряхивает чуть ли не каждую неделю. С местными пациентами я почти не

общаюсь. Как нейрохирург я привык к постоянным неудачам и трагедиям, а в

Непале пациенты обычно обращаются к врачам с куда более серьезными и

запущенными заболеваниями, чем на Западе. На долю пациентов и их

родственников порой выпадают столь ужасные муки, что хочется отгородиться от

них. Я по мере сил борюсь с тем, чтобы не начать воспринимать их мучения как

должное и не стать глухим к чужому горю. Я редко бываю доволен собой. Работа

здесь, если о ней задуматься, приносит сплошное расстройство, да и, если на то

пошло, ее значимость в такой бедной стране, как Непал, весьма сомнительна.

Молодые врачи, стажирующиеся под моим началом, исключительно вежливы –

никогда нельзя сказать, что у них на уме. Не знаю, понимают ли они, какой груз

ответственности ляжет на их плечи, если они когда-нибудь станут независимыми

нейрохирургами. Точно так же мне неизвестно, как они воспринимают пациентов

и насколько озабочены их судьбой: по-английски мои стажеры говорят плохо, а я

по-непальски и вовсе не говорю. Но что я знаю наверняка, так это то, что