Ахто Леви - Улыбка Фортуны

Когда он, убежав от истребителей, боялся их, он был фактически вне опасности, потому что не был связан с преступлением. Другое дело теперь, когда бил спален белый дом... И это он прекрасно сознавал.

Он часто приходил в Куресааре, в замок — самое любимое с детства место. Он проводил в замке ночи, тихо, как тень, ходил по древним коридорам, галереям, спускался в подвалы, на дно «Пещеры Львов» и воображал, что живет в четырнадцатом веке, он — хозяин этого замка и может сколько хочет, хоть до самой смерти, смотреть из окон большой башни на островок Лаямадала, на едва видимый отсюда остров Абрука.

В тюремной башне, на самом верху, через страшную пропасть Львиной Пещеры, с деревянного мостика к противоположной стене проложен железный брус, поддерживающий мостик.

Подъем длился долго, и, наконец, по изменившейся акустике, отражающей его дыхание и звуки шагов, он догадался, что вышел из узкого хода, и тут же заскрипел под ногами деревянный мостик. Он облокотился о перила и посмотрел вниз, в черную невидимую глубину пропасти.

Мостик этот был прочен, каждый день по нему проходило множество людей, но то днем, когда его видишь. Теперь же, в темноте, быть уверенным в его прочности трудно. В его жизни сейчас было так же мрачно, как здесь. И не было мостика.

Замок, уходя все более в ночь, словно ожил, где-то гремело, раздавались звуки, стоны, свисты, вздохи, дребезжали стекла, будто тоненькие колокола... Не хватало только призраков. Лишь Серый метался взад- вперед, чтобы не замерзнуть.

Он забирался в высокое кресло на подиуме (возможно, в нем когда- то просиживал какой-нибудь великий магистр...), здесь он замирал, наслаждаясь вековой таинственностью мрачных сырых помещений замка, где не боялся ни истребителей, ни милиции, и лишь самую малость — привидений. Но спать в замке он не мог.

Конечно, холодно было в замке, где душили и даже живьем замуровывали друг друга люди, но холодно было и в его душе, ибо пылинке в образе человеческом всегда холодно, когда ниоткуда не поступает тепло, а такая пылинка, как Серый, особенно нуждалась в человеческом тепле, а потом и в солнечном. И разумеется, его тревожили мысли о том, куда податься, где найти людей, которые примут его в свою среду как равного.

И тогда появился Орас, который мало чем отличался от Рябого. С ним и его апостолами жил Серый до того дня, когда его, наконец, отвезли в таллинскую тюрьму. Везли его в наручниках в обычном автобусе, под конвоем двух милиционеров, любезно объясняющих всем пассажирам, что везут обыкновенного воришку, каких на свете Сколько угодно, хотя теперь благодаря им на одного стало меньше. И пассажиры его с любопытством рассматривали, обсуждая его внешние данные, возраст, расспрашивали конвоиров о подробностях.

А Серый Волк сверлил их всех презирающим взглядом, изображая полное к ним безразличие. Ему хотелось бить по этим любопытным физиономиям, плевать в них. Он их смертельно ненавидел, этих людей, едущих куда-то по своим мирным делам, ненавидел за собственные неудачи и за их спокойную определенность. Он их ненавидел, и поэтому они для него будто не существовали, он ушел в себя, заставил себя увидеть мысленным взором лесную речку, и деревянный мостик на сваях, и сидевшую на мостках девочку — Сирье. Так он назвал ее, потому что как-то же нужно было звать свою мечту. Вокруг суетились любопытные, многие смотрели на него жалостно, другие с презрением. Он был готов всех их разорвать на куски.

Так родилась ненависть.

Прошло пять лет (после его ареста на острове), а бег в волчьей ночи продолжался. Зеленые дубравы и хвойные леса, просторы полей и прохладные реки были для него куда приятнее, чем те клетки, в которых его содержали вместе с другими мелкими и крупными хищниками. Он полюбил лес так же, как любил море. Теперь, когда он остался один, он особенно хорошо чувствовал себя в лесу, где ненавидеть было некого.

По сути вся страна стала для него лесом, потому что он всюду жил, как в лесу, — лесными законами и мыслями, а всех тех, кто ему, встречаясь на его пути, напоминал о другой жизни, о цивилизации, обществе, о человеческих законах, он люто ненавидел. И тем не менее он постарался, усвоил навыки, манеры людей, научился располагать их к себе, умел при надобности быть остроумным, развязным, непосредственным и даже скромным. Только никогда не мог избавиться от чувства одиночества, от тоски по любви, не мог избавиться от образа, им же когда-то и созданного.

Ему хотелось пробраться на остров Сааремаа, в знакомые родные леса. Остров казался ему спасением от тюрьмы. И он решил попытаться. Он знал, где можно достать надежную лодку, он их видел из окон Суур- Батареи, таллинской тюрьмы — старой крепости, стоявшей прямо на берегу бухты. Он знал, что левее тюрьмы расположена так называемая Минная гавань, справа же — пристань рыбацких ботов. Нужно ночью проникнуть туда — и утром он будет на родине.