Владимир Маканин - Портрет и вокруг

— А сознайся, — сказал я, — ты ведь напугалась, когда я заговорил про бабье лето и часовенку?

— Ну вот еще!

— Напугалась.

— Да брось… Что нам-то с тобой ходить вокруг: если уж очень будет надо, договориться сумеем. Или нет? — Слова были отчеканены, и стало ясней ясного, что договариваться мы не станем, прошлое есть прошлое. А сейчас настоящее.

Словом, она вела разговор как хотела. Мы закурили по второй.

— Игорь.

— Да.

— Скоро ли ты соберешься к Коле?

— Если обещал, значит, скоро. На днях. — И тут меня совсем проняло, голос дрогнул: — Вера… Ты не волнуйся. Сделаю. Сделаю. Все сделаю.

Я подумал заодно (и Вере не сказал об этом), что кроме обещанного я поразузнаю у Коли Оконникова о каком-нибудь греющем и теплом местечке. Надо ее пристроить и развести со Старохатовым: заклюет бабенку. Ей там не жить. Есть ведь, к примеру, Сценарные курсы. Или курсы операторов. Или ВГИК с его факультетами и ответвлениями. (Я перебирал в памяти учреждения, где Коля Оконников мог иметь вес и влияние, — да мало ли мест и местечек, где нужен дельный администратор малого калибра. А Вера была именно таким администратором — дельным. Всегда чистенькое и вывешенное расписание. Всегда спокойное взывание к дисциплине. Умение ладить с парнями, которые не ладят ни с кем. И так далее.)

Я еще раньше, когда сидели в кафе, о таком варианте подумал. Но мельком.

Все, а точнее — почти все, я выложил жене, и даже она, женщина двадцати четырех лет, сказала:

— Некрасивое дело. Не лезь в него.

Но сначала Аня произнесла это буднично, безлико. И я успокоился. Куда хуже, если б она сказала эту фразу тут же, в отклик, единым духом, потому что женскому чутью веришь невольно, особенно если оно касается какой-то «истории», в которую можно вляпаться. Обстановка для домашнего пророчества была самый раз. Жена кормила с ложечки нашу Машку — дочь сидела у нее на коленях. И вот рука с ложечкой тянулась к каше, подгребала, черпала и несла к детскому рту. Все было чрезвычайно размеренно. Туда и сюда. Как маятник. И если бы (а я рассказывал о Вере и ее просьбе) было хоть что-то настораживающее, хоть где-то, хоть за тридевять земель, рука с ложкой дрогнула бы. Или приостановилась. Или еще что-то. Но эта семейная кардиограмма была сейчас спокойной и ясной — рука с ложкой, полной каши, двигалась с безупречной ровностью. И с той же ровностью голос Ани сказал:

— Некрасивое дело.

— Ну и что же, — ответил я. — Надо же помочь человеку.

Аня промолчала. Кормила Машку.

— Кроме того, — как бы в запас сказал я, — мне и самому любопытно, обирал Старохатов или нет.

— Так и скажи сразу, — усмехнулась Аня. — А то — помочь человеку! Помочь старому другу в беде!.. Слова-то какие!

— Чем тебе не нравятся слова?

— А тем, что если она твой старый друг, как ты говоришь, — и только тут ложечка с кашей дрогнула, отыграла секундное колебание и поползла дальше, — то почему она ни разу не пришла к нам в дом? Почему? — Аня набирала обороты. — Почему она ни разу не поинтересовалась, начал ли ходить твой переболевший ребенок!

— Да ты просто ревнуешь!

— Я?

— Конечно!.. Не роняй кашу.

— А почему у тебя оказываются хорошие друзья, которые живут почти рядом и о которых я ни словечка не слышала?

— А потому, моя рыбка, что ты знала, когда выходила замуж, что мне тридцать лет. Мне тридцать, а тебе двадцать. А если ты невнимательно прочла в паспорте мой год рождения, я сейчас же тебе его принесу.

И мы немного покричали. Такое у нас бывало. Но не всерьез.

А уже вечером следующего дня, словно бы в помощь, пришла Вера.

— Я с коньяком. По-киношному… Это ничего? — говорила она, стоя в дверях, и с улыбкой смотрела на мою молодую жену.

Я был на кухне, но чувствовал, что сейчас женщины обмениваются взглядами. Обе улыбались. Хотя жена стояла так, что я видел лишь ее затылок (на звонок открыла она), я твердо знал, что ее улыбка на месте. Вера была в элегантном брючном костюме. Аня в цветастом переднике с красной полосой вдоль всего овала. Вере — тридцать девять. Ане — двадцать четыре. Все было как бы расставлено и продумано свыше, и даже разница была в пятнадцать лет ровно. Не в четырнадцать и не в шестнадцать.

После некоторой утряски в психике (гость — ужин — угощать!) Аня сказала:

— Надо же приготовить… Я сейчас.

И, сжимая врученную бутылку, она отправилась на кухню. Вера за ней.

— Я вам помогу.

— Не надо. Что вы!

— У вас есть другой передник?

— Старенький.