Свен Хассель - Блицфриз

— Слава Богу! Завтра мы будем в Москве, — говорит Юлиус Хайде, наводя суконкой глянец на сапоги. Они и без того блестят. Тщательно причесывается перед тем, как надеть каску. Потом чистит пистолет. Хайде всегда «в соответствии с уставом», даже когда спит.

— В любом случае мы не можем оставаться здесь, — говорит Барселона, протягивая руку за своей долей кофе Легионера.

Легионер тоскливо смотрит на черную кофейную гущу.

— Париж, Париж, Париж в мае. Платья на девушках такие тонкие, что просвечивают, и их может поднять легчайший ветерок. Все встречаются друг с другом в Cafe de la Paix. C'est la vie![84] Если ты никогда не знал этого, у тебя еще остается кое-что, ради чего жить.

— Я был там, — говорит Малыш, на которого слова Легионера не произвели впечатления. — Меня попросили выйти. Я был основательно под градусом. Пока мы обсуждали это с толпой французов, явились «охотники за головами»[85] и забрали меня. Обвинили в том, что я вызываю презрение к немецкому вермахту в глазах треклятых лягушатников. Будто они могли презирать нас больше, чем уже презирали! Огрели меня по голове большой связкой ключей и сказали, что я псих; может быть, так оно и есть. Во всяком случае, мне дали бумагу, где это написано. Их гнусные рожи посинели, когда я сказал им, что все они болваны, только одни умеют скрывать это лучше, чем другие. Ума у них хватит только на то, чтобы получить звездочки на погоны. Видели б вы, как майор этих ищеек принялся чесать голову, даже забыв снять каску. Я получил восемь дней строгача за оскорбление немецкого офицера при исполнении служебных обязанностей.

Потом этот гнусный штабс-фельдфебель Грен, скотина, устроил мне такую выволочку, что я готов был признать себя единственным психом во всей немецкой армии. После этого у меня не было ни малейшего желания сидеть в этом их паршивом кафе, глядя, как торгуются все эти мародеры и мерзавцы! Порази меня Бог, я в жизни не видел столько жадных сволочей, сколько увидел там за пять минут!

Серия взрывов мин заставляет его умолкнуть.

Профессора в четвертый раз выбрасывает к проволочному заграждению. На сей раз с его ноги срывает сапог. Когда мы подходим к нему, Профессор вопит как сумасшедший. Он потерял очки. Неспособность видеть приводит его в бешенство.

— Выше нос, приятель. Было б хуже, если б ты потерял голову, — бодро кричит Малыш. — На войне не нужно видеть. Стреляй на звук! Бой идет там, где грохот!

Наш заместитель командира роты, лейтенант Янсен, стонет, лежа на дне траншеи. Мы укрываем его двумя снятыми с убитых шинелями, но он дрожит и температурит. Постоянно стонет от мучительной боли в почках. Он моложе большинства своих подчиненных, хоть и заместитель Мозера. Прибыл к нам прямо из офицерского училища. Все, что знает, получил от нас.

Лейтенант смотрит с детским страхом. На фронте он достаточно долго, дабы понимать, что представляет собой для нас. Обузу! Было б неудивительно, если б мы желали ему смерти. Пока мы торчим здесь, это не имеет особого значения, но как только придется наступать или отступать, он превратится в бремя. Он знает, что рано или поздно мы закутаем его в шинель, оставим ему пачку сигарет и бросим тихо замерзать до смерти.

— Все! — выкрикивает Порта. — Он умрет через три дня!

Мы видим, что Янсен наблюдает за нами, и нам становится стыдно. Отворачиваемся и возимся с автоматами.

Старик садится возле лейтенанта, кладет в рот жевательный табак и выплевывает его в зайца-беляка, который сидит на краю траншеи и смотрит на нас, поводя ушами.

— Как дела? — спрашивает он, подсовывая противогазную сумку под затылок юному офицеру.

— Скверно! — устало отвечает Янсен, утирая пот со лба. — Вы уже меня списали?

— Да ну, с какой стати?

— Порта сказал — три дня!

— Какое-то пари на бутылку водки, — смеется Старик и бросает в Порту снежок.

— Пари на то, сколько я протяну. Порта дал мне три дня, — упрямо бормочет лейтенант.

— Герр лейтенант, возьмите себя в руки. Не забывайте, вы замкомандира роты. Вы должны показывать пример.

— Я покончу с собой, — твердо говорит лейтенант. — Я раненый. Я обуза!

— Бросьте, бросьте, — утешает его Старик. — Дело не так уже плохо. Кем вы были в гражданской жизни?

— Работал в банке, — устало отвечает лейтенант. — Я не гожусь в офицеры. Вам нужно было стать офицером, фельдфебель.

Старик громко смеется. Этого он не может даже представить. Даже не понимает, как стал фельдфебелем, хотя руководитель он прирожденный.