Тарабанчук Анатольевич: Проект Бессмертие

-- Не присовокупиться, а присоединиться, Синицын, -- машинально поправил спитого Богун и решительно добавил: -- Так вот, присоединяться, возвышенно выражаясь, не желаю. Желаю, чтобы ты, как человек тонкий, ищущий, мне ответил: ты сегодня будешь работать или с господином Рыжовым на философские темы дальше углубляться, поэтические пласты в стакане граненом искать?

Внезапно Иван Савельевич склонился к плохо бритому и тихо произнес:

-- Я тебя, Аристотель анапестовый, в последний раз предупреждаю: домой волочь тебя не буду, сам доползешь. Карту, пока еще вменяемый, нарисуй себе контурную. Бары пивные крестиками красными на ней обозначь - запретная, мол, зона, зайдешь - не выйдешь. Ишь, моду взял: как не нужен, то Савельич - раскольник, а как нужен, то друг сердечный. Понял?

Плохо бритый, как бы извиняясь, развел в стороны руки и со страдальческим выражением на лице невнятно констатировал:

-- "Дорогу осилит идущий", - классика жанра... Соблазны на ней обильно разбросаны... Два начала, Иван, в тебе борются: жалость и черствость. Полет и влет. Бутыль и чекушка. Ты - как батон хлебный: сверху долгоиграющая корка, внутри хрен знает что. Ну и как, по-твоему, к тебе обращаться? Раскольник, - понимаешь мысль? - от мавританского слова "рассол", то есть "жажда" на языке аборигенов, коренных жителей пустыни. А теперь скажи: кто более матери-истории ценен? -- спитый меланхолично икнул и выжидающе замер.

-- Ну и закрутил, -- невольно уважительно отметил Иван Савельевич, с брезгливой гримасой воротя в сторону свое лицо. -- То-то я за собой в последнее время замечать стал: как с тобой пообщаюсь, так немедля два по сто опрокинуть хочется, мозги очистить от лапши твоей неимоверной.

-- Парадокс, -- философски согласился с ним спитый и многозначительно поправил в кармане брюк пустую бутылку. -- Вся жизнь парадокс и неподъемная проблема. Быть иль не быть? Вот в чем вопрос, который время перед гражданином ставит. Легко казаться выпимшим снаружи, но очень трудно им по сути быть! -- Он энергично оттолкнулся от стены и наклонился в сторону Ивана Савельевича: -- Пару копеек до зарплаты на благотворительность на пожертвуешь, сердце твое золотое? Отдам, секунды лишней не колеблясь, как година роковая грянет!

Иван Савельевич ловко соорудил из пальцев известную конструкцию и сунул ее под огнедышащий нос напарника:

-- Во! Нечего из себя жертву жизненную строить!

Богун, молча наблюдая за привычной перебранкой санитаров, покачал головой. Мысль о машине с больными не давала ему покоя.

-- А может - стреляться? -- между тем задумчиво вопросил плохо бритый и со значением подмигнул Ивану Савельевичу. -- Пистоли, конечно, задача серьезная, но жизнь разнообразит. К барьеру, друзья-декабристы! Процесс исторический... "Не падайте духом, поручик Голицын, зачем нам, поручик, такая страна?.." -- он с воодушевлением и решительно переврал слова романса. -- Я, как бывший контрабасист, стреляю без промашки и жалости сопливой. На спор в тире такие призы брал: ого! Что ни выстрел - то десятка, что ни выстрел, то яблочко. Прирожденный стрелок-любитель. Все завидовали! И наливали, конечно, безжалостно... Эх, ристалище житейское!.. Или ты, Иван, на бакенбардах двухсторонних желаешь биться?

-- На алебардах, -- внезапно поправил Арсений и едва заметно улыбнулся: -- На алебардах дерутся, на бакенбардах спят. Житейская, между прочим, мудрость.

-- Очень тонко подмечено, Арсений Николаевич, -- одобрительно затряс головой спитый. -- Это я так, ради смеху, перепутал буквенные знаки, падежи и склонения имен существительных. Кстати, страдательный падеж - моя непростительная слабость. Выпью - страдать тороплюсь. Возможностей нереализованных в дела заметные - море цельное и пол-литра закупоренных. Как блох, извиняюсь, на кошке шелудивой, этих возможностей было... Не по тому пути пошел, не ту тропинку жизненную выбрал... Пожинаю, извиняюсь, плоды свои, сокрытые от глаз чужих едва ли. На грядках, блин, и персик и хурма, но не видать их, блин, в акациях колючих!.. Да, мать моя женщина... -- Спитый, наконец, обратил внимание на армейскую машину и трагическим шепотом вопросил: -- А это что за путники на перекуре долгом? Трагикомедия в стиле фильма ужасов, не иначе. Я, конечно, на себя в зеркало давненько не смотрел, но жизни, фонтаном изрыгающей, во мне гораздо более пульсирует. Чего молчишь, Иван, и глазки хоронишь? Не доглядели бойцов армейских?

Внезапно наступило гнетущее молчание. Плохо бритый, осознав, что ляпнул лишнее, недоуменно поглядывал на Богуна и казался слегка растерянным.