Феликс Максимов - Духов день

Крепость не устояла. Сожгли набегом.

На соломе две бабы рожали в один час - одна русская, другая татарочка - казанка.

От одного ли рожали, от двоих, кто вспомнит.

Темная тощая большая страна стояла, как Богородица, в головах, крестила вслед.

Обернулась старушка-Богородица к постели Кавалера, и увидел он, что правый глаз ее вытек на щеку.

Закричал.

В осинники на краю большой Москвы безъязыкие пастухи выгнали стада.

Пусть порезвятся, покуражатся, по молодой хмельной траве овцы и говяда.

Ревели быки имя, наливая алым глаза. Блеяли тонкорунные ярки имя в самое небо. Били по слогам имя белые рыбы в омутах, кровенили бока о талый лед.

Обманы и банные дымы плыли над холмами.

Анна. Анна. Анна.

Она.

Разве не почтовые бубенцы под дождем соловьят, разве не жеребцы-киргизы в тройной упряжке скалят на рыси рысьи зубы, разве не везут письмо для меня?

Нет для вас письма, барин.

Вам пишут. Надо ждать.

Спутницы детства - павлиноглазые птицы - колпалицы, симурги - высоко, не достать.

Вереницами птиц по сусальному золоту расписан был потолок спальни. Снижались птицы, хлопали серповидными крылами. Глухота от их клёкота.

Прихватив изнутри рукав шутовской куртки - черной в белый горох- карлик по имени Царствие Небесное, докрасна отер пот с виска Кавалера.

Кавалер потянулся запястье его перехватить - и не поймал, ужом ускользнул Царствие Небесное.

Распахнул окно пошире. Сел на подоконник, обхватив колено, заболтал ногой на ветру. В осьмушку стекла снаружи ударился майский жук.

Только что прошел дождь, водостоки рокотали последними потоками, до одури багульником и можжевеловым дымком пахнуло из щели.

Кавалер, остывая от трехдневного бреда, ясно выговорил:

- Бить, убивать собак.

Царствие Небесное наморщил лоб, оценил взглядом, и скорчил моську такую - дело ясное, что дело темное.

Выдохнул через мясные губы. Головой покачал:

- Тоже дело: собак убивать. Нечем коту развлечься, так он яйца себе лижет. А зачем, скажи на милость тебе собак бить?

- Как зачем? - Кавалер забыл о слабости, сбросил одеяло, сел в чем мать родила, уставился на карлика и все, как есть, взахлеб выложил и про то, как зверя псы порвали, и про кобеля Мишку и про собачий пирог.

Царствие Небесное нюхал табак, слушал Кавалера в пол-уха.

Помедлил и ответил:

- Собаки капустные пироги не едят. Хоть битые, хоть не битые. А паче того прикормленные. Горностая моего, даренку, больше не ищи. Лесной зверь - вот в лес и ушёл, к своим. А мы пойдем сейчас на Москву гулять. Не то взаперти прокиснешь.

- Я не могу встать.

- Выпей воды. - карлик подал кружку, Кавалер его послушался, в голове прояснилось, но снова сомнение взяло.

- Да кто же меня выпустит? Меня в три глаза холуи стерегут. Весь дом переполошим.

- А, болтай кому другому. Тебе засовы не помеха. Глаза отведешь, в окошко прыгнешь. Долго ли умеючи. - отмахнулся Царствие Небесное, и, не глядя, швырнул Кавалеру скомканную рубаху. - а заметят пропажу, скажешь, что не в уме был, ничего не помнишь, потянуло на Божий свет.

Так и пошли.

Холостые ливни выхлестали Москву по скулам крест накрест.

Большие сады переваливались с забора на забор ярой бузиной. Мокрые гривы древесных крон наклонились над прудами, рвали ветреную прохладу, как голодные.

Мордвины вразнос торговали ранним щавелем, приходили под утро к кухонному крыльцу, вываливали травный товар из мешков.

Из окна в окно мерно ударял звук капустных сечек - рубили сочный кислый хрящевой щавель, варили зеленые щи.

Кто побогаче, забелял трапезу половиной крутого яйца или ржаной мукой с отрубями. Дешево и сердито.

Зеленая масляная вода катила под мостами на Яузе и Неглинной. Гнили затоны. В сумерках гурчали натужными жёлтыми голосами речные лягушки, карабкались друг на друга, любились в тесноте.

Лодочники чистили длинными крюками пруды, освобождали полную воду от лягушиной икры и плАвника.

Кавалер и Царствие Небесное шли по Кузнецкому мосту, где издавна поставлены сладострастные французские лавки-галантереи: муранский бисер, атласные ленты, веера, притирания, пудры всех оттенков, от простой солдатской до радужной, карнавальной.

Знакомые щелкоперы с Кавалером раскланивались - и долго смотрели вслед, запоминали походку, как на людях держится, как наряжен, да насколько один конец кружевного шарфа ниже другого свесился с капризного девичьего плеча.

Никто не удивлялся тому, что рядом с пригожим господином ковылял кольченогий горбун-недоросток в куцем куртейке и треугольной шляпе с петушиным пером.