Феликс Максимов: Духов день

Вот забелели за стволами стены осадной обители, крыши портомоен и арестантских рот, поманила луковками Введенская церковь.

Лошадь заартачилась, присела на задние ноги, грызлом в пене звякнула, завизжала.

Кавалер бил кобылу по голове.

Дура, дорога ровная, что тебе, ни тпру, ни ну?

Кляча боком в бурьян шарахнулась, запердела.

Кавалер из седла выпал, схватился за луку, пробежал, рвал шпорами траву.

Разжал руки, пал на колени.

Потрескалась земля от засухи черепашьими старческими черепками.

Сизый, еле видимый дымок курился над дорогой впереди, высачивался из трещинки неспешно.

Будто уголек не затушили в шерсти.

Кавалер поднял с обочины камень-голыш, бросил от плеча.

Гулко ухнул камень и просела дорога, пыхнула из расселины сильным печным жаром, зализали, заплясали почти незримые огонечки и слезно задрожал над подземным огнем воздух, исказил луговину, купола над лесом, крест на перекрестке.

Горели торфы поперек горла. Отрезали Пресненские выселки от Москвы. Близко под землей ползли тленные дымные змейки из дальней Шатуры, вся Москва окружена огненным полозом, тленной подспудной яростью последнего пресненского августа.

Кавалер засмеялся, стал швырять в расселину щепки, сорняки с корнями, песок, сухие коровьи лепехи.

Весело, как в кузнице, вспыхивала с треском расселина, пускала искры, окрасились и вчерне сморщились низкие сосновые лапы и тонкая красная кора пошла волдырями и лопнула.

В гаревом мареве открылся Спас Ярое Око, косматое пугачевское солнце раздавило Пресненские пригородные леса и мелкие слободы на холмах железными подошвами.

Нет пути.

Огонь на Пресне.

Зарделись щеки, пересохло в глотке, затрещали и скрутились в смрад кудри на лбу, занялся рукав, Кавалер попятился прочь на карачках, рухнул под откос в болиголов, сбил пламя с рубахи.

Кобыла ковыляла назад, в Студенец по брюхо в колосьях.

Кавалер хромал рядом с ней бок о бок, держась за мокрую шею, дышал конским потом, чадом торфяным, пряной желтой пижмой в низинах.

Битые стекла усадьбы Студенец над Москвой-рекой остро поймали и утроили рыжий закат.

...

Старуха ждала у желтых ворот.

Липы и тополи бросали тень на въезжую аллею за ее спиной. Вязко зеленели пруды, и качались на мелкой ряби птичьи плавучие домики для птиц. Кликал на воде серый дикий гусь, бил по рябям подрезанными крыльями.

- Нагулялся, детонька? - спросила Любовь Андреевна и протянула Кавалеру черпак прудовой воды с козявками. Он хлебнул безропотно, облил рубаху, барское обгорелое полотно облепило безволосую грудь.

- Там в лесу и на дороге горит. Собирайте вещи, какие подороже. Уйдем через реку в Дорогомилово. Лодка есть? - сказал Кавалер.

- Лодка у меня была. Она утонула. Зато икона есть, Неопалимая купина, и яичко свяченое с Пасхи, надо икону трижды вокруг пала обнести и яичко с сугубой молитвой в огонь бросить. Богородица на землю лишнее молоко из груди сцедит и все потушит. Надо только церковь отпереть. Да я стара, близорука, третьего дня ключик потеряла в траве. Мы его вдвоем утром поищем. - ответила старуха.

- Что же делать?

- Ступай в дом, остынь. - приказала Любовь Андреевна. Встала против солнца, тонка, сквозна и хороша, как барышня в красном кушачке.

Тянуло с Москвы-реки холодком, дегтем и солодом.

- Иди, я переоденусь в чистое, ноги вымою и между ополосну. Сегодня свадьбу сыграем.

Ты мне две косы заплетешь на висках, как жене богоданной. И прилеплюсь я к телу твоему телом.

- А как же сговор, поп, бумаги?

- Сговор крепок. Поп запил. Бумаги ветром унесло.

- А кто же свидетелем будет.

- Спас.

- А кто венцы будет держать?

- Бес.

- А кто за стол сядет?

- Свиньи.

- А кто нам постелит?

- Пресня.

Кавалер кивнул - с безумной спорить себе дороже. И потащился в дом, отравленный гарью.

Кабы ты спустил мне, Господи, вервие с колечком - повернул бы я всю землю на сине небо, а сине небо на сыру землю: на миру бы смерти не было, и народ бы был весь жив.

Комнаты Студенецкой усадьбы паутинные, путаные, обои оборваны лоскутами, тигровый бархат и белый атлас с увядшими букетами - гирляндами, все фиалки, да жонкили, да бессмертники. Розовое дерево, старые мебельные лаки, вощаная мастика, источавшая запах мёда, яблоневого цвета и чайной плесени.

На французском полотне розы повылазили.

Сто лет назад за цветы плачено дороже денег. Деньги обесценились, розы состарились.

В одном покое стояли английские часы, маятник выпал на пол, бойная пружина заржавела.