Феликс Максимов - Духов день

- Промокнешь! Простудишься, Маруся! - Кавалер сам мокрый, как мельничное колесо, гнался за белой бегуньей - и не поперхнулся именем, не опомнился.

- Промокну! Простужусь! - дразнила девчонка.

Застыла посреди маковой полянки, руки-чашечки вскинула над головой, ловила капли.

От подмышек до узких бедер хотелось обвести ее ладонями, как покатую бутыль, и гладить дотла.

Ливень отступал на восток.

Неслись в ясности лоскуты облаков. Рассвет вырос сразу, новосельный терем - малиновый, голубиный, с маковками туманными, гранеными флюгерами, с багульником и горечавкой на плечах.

Длинный маковый лепесток прилип к щеке Рузи.

Она улыбнулась вполоборота, паутинные пряди затеняли лицо.

Кавалер будничным голосом поведал ей новое чудо:

- Я читал в бабкиной книге о почтовом ростопчанине. Будто ходит он по базарам, весь товар перещупает, перенюхает, но ничего не купит. Талану в торговле после него не жди, что не высохнет, то проволгнет, что не проволгнет, то мышки поточат. Почтовый ростопчанин подбрасывает на пороги людям грустные письма. А в письмах написано справа налево " Сие есть Голландская Цепь Счастья. Кто перепишет это письмо сто раз и по ста дворам разнесет, тому будет счастье, и ночью к нему не придет почтовый ростопчанин чтобы стучать в окно".

Один испугается, и сядет строчить, а другой посмеется и выбросит письмо. Тогда ночью почтовый ростопчанин расплющит рожу на стекле и постучит камушком на колечке в фортку. Дверь откроешь - никого. Улица черна, собаки ходят, фонарь горит. Вернешься в дом, а он опять в окне маячит и стучит. Повадится каждую ночь - вроде и вреда от него нет, а день за днем - грустит человек, в животе резь, в глазу муть, все есть, а ничего не хочется, все обрыдло. Это почтовый ростопчанин счастье из человека вытянул. По капельке, по ниточке. Ему же счастье нужно раздавать тем, кто письма переписал, а откуда еще его взять, как не из Москвы высосать. Не из Голландии же на санках везти в кульках.

- А к тебе ростопчанин не ходил?

- Нет. К нам на крыльцо подбросили Голландскую Цепь, бабка сжечь велела, а я спрятал и переписал. И по ста дворам разнес. Не сразу, как минутку улучал, полгода ходил. Малый был. Простительно.

- А счастье было?

- Да вот оно.

- Где? - Рузя завертела головой, как совушка.

Кавалер подошел ближе, на корточки присел, чтобы сравняться в росте.

- Не там ищешь.

Рузя понятливо кивнула.

- Ты побудешь еще со мной?

- Разве полчаса еще. Мне позарез надо в Москву. Ополоснуться надо, а то дождь плохой банщик и волосы расчесать, перед важными людьми негоже михрюткой представать.

Не смотри.

- Я буду считать, сколько понадобится...

Кавалер быстро разделся, только штаны короткие оставил - стыдно перед чистой девкой срамом сверкать, хоть и не смотрит. Поцеловал крест, вошел в пруд, раздвинул тесную тину. Лягушечкой и ржавью отдавала вода-стоячка.

Нырнул, не думая, дух занялся, уши заложило, услышал, как сердце под водой ухнуло и сбилось.

Рузя одна стояла возле тихого коня, закрыв глаза локотком.

- Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать ... пять. Пора не пора, иду со двора!

- Покажи ожерелье, царевна - попросил чужой человек, даже и не заметила Рузя, как он подкрался.

Рузя вскинулась, показала высокое горло, перечеркнутое сушеными рябиновыми бусами.

Не рябинки горят сушеные, это ягоды-угличи кровоточивые.

Подбили ноги, грянулась оземь затылком Рузя, кричать хотела, но забило рот потное мужское мясо с ворсом, навалился зверь на грудь, смрадно, тесно, пусти!

Раскинули колена до хруста, как книгу. Растолкали сокровенное место.

Пусти! Пусти! Пусти!

Враг по земле идет железными ногами. Когти из сапог. Глаза желтые. Языком показал, а язык в язвах, как у козла.

Маки горят.

Мама!

Кавалер из воды выбежал на возню. Ничего не видать. Кричала что ли?

Тихо.

Лошадь скачет. Большая. Белая. Ныряет в паморок по кругу.

Бьются в маках тела. Господи! Быстрей! Кавалер поскользнулся на глине. Прикусил язык. Кровь во рту. Кисло.

- Рузя!

Метко ударили в висок свинчаткой сзади. Кавалер не упал вперед - повис на волосах, успели сцапать за концы.

Поволокли по глине.

Шестерка харкнул, половчей перехватил ношу.

Трепыхнулся битый.

Живой что ли?

Шестерка размял пальцы в отверстиях пятидырной свинчатки.

Снова чикнул Кавалера в череп, чтоб не дрыгался.

Расселась кожа под волосами, хлынула голодной блевотой изо рта юноши липкая одурь, судороги забили бедра.