Феликс Максимов - Духов день

Последний парень на гулевой поляне дольше всех задержался, расставился над головешками Иванова костра, ухмыльнулся придурковатым ртом, залил огоньки срамной струей, зевнул. Поковылял пешком на тракт, последыш безлошадный.

Если и было под Москвой убежище, так здесь, на маковой полянке на берегу рытого и брошенного пруда. Вся земля тут - восковой литой кружок, небом круглым покрыта поляна, стоят редко яблони дички круглые.

Ободом обступил плешку частый березничек. Ничего, кроме маков, тут не росло, о позапрошлом годе неведомый вихорь занес южные семена и высеял для себя.

Черны маки в темноте, красны на заре.

Прямо посреди полянки камешками-голышами был выложен очажок. Строго теплилось в каменном кольце смирное некупальское пламя.

Всю ночь просидели Рузя с Кавалером, сблизив головы у огня, держались за руки.

Молчали. В полусне, полуяви.

Чудилось Кавалеру, что слышит он в глубине под маками, под курганцем, где сидели и глубже, глубже, под становыми каменными плитами, гулкий полет земной громады вокруг солнца.

Так огонь поет и гудит в закрытой печи, так нерожденный колокол с трещиной жалуется из-под темной воды, что не суждено ему ни звонить, не царевать.

Все праздновали и бесновались от пьянства в эту ночь.

А Рузя и Кавалер, будто стражи на воротах, берегли Купалу, не сговариваясь.

Пили крапивную воду мелкими глоточками по-польски.

Расседланный андалузский конь гулял на воле, кормился травкой в березнике. К утру соскучился и прибрел к людям, подогнул колени, повалялся всласть в маках, всю гриву, перепутал набекрень и лежал рядом, дышал. Большой белый конь. Отражался материнский огонь в карих глазах скота смолистыми сполохами.

Как рассвело, Рузя сказала:

- Давай чудеса говорить.

- Чур, ты первая.

- Ты змею-медянку знаешь?

- Видел, когда маленький был. Она незлая. Вроде ужа. Красавица. Только у нас ее называли по другому - "веретеница". Дядька как-то раз показал ее в траве, а я потянулся, думал гривна медная, переливается вся бронзовкой, хотел на шею примерить, а веретеница в землю утекла... Полдня плакал. Говорят, они слепые.

- В эту ночь зрячие. Ивана Купала пожаловал медянкам целые сутки зоркости, чтобы стеречь папоротный цвет. Если заметишь - беги - зрячая медянка бросается на человека, как стрела, насквозь сердце пробивает.

Как же ты без сердца домой пойдешь? Придется помереть. Ну, ляжешь, поплачешь чуток, помолишься, с боку на бок повертишься, так понемногу помрешь. А на десяток приходится один, который не помирает. Так с дырой в груди домой тащится.

Непрежний человек, он и дорогу обратную забыл, а будто ведет его неведомая сила.

У него одно на уме - вопросы его грызут. Имени и родни не помнит, а если увидит что нибудь, ну там, коня или дерево - встанет, вперится и думает с мУкой : "Зачем это?". Тесно ему и тошно а в грудной дыре ветер гудит, скууучно....

Солнце светит? Зачем оно? Люди идут. А зачем они лапотками перебирают, как им не лень? Одни вопросы, а ответов нет. Раньше верный ответ голове сердце подсказывало, а теперь - немая дыра. Голова мякинная. Мается непрежний человек и шляется, и не ест, не пьет. Зачем есть? Зачем пить? Зачем спать? Свирепеют такие порченые люди от вопросов. Им никогда нельзя вопросы задавать, иначе набросятся и убьют.

Одного такого мать выбежала встречать, и кричит с порога

"Сынок? Нешто это ты? Где ж ты пропадал?"

Сын от вопросов взбесился и ногой ее в живот шибанул. Сбил с ног и давай топтать по ребрам.

Зачем она? Зачем? Так и растоптал родную мать, еле соседи отняли тело. Его хотели на вилы вздеть, но бабы сказали - дело гиблое, был человек, стал Умрук с дырой.

Умрука если и сжечь в бане - не успокоится с вопросами - пеплом будет шевелиться, поползет пепел-беспокой отовсюду, хлеб и вода горелым засмердят. Дети золой надышатся, у них глаза медвежьей кожей зарастут. Все как один встанут ночью дети и уйдут из деревни, все уйдут, даже младенцы-сосунки. В земле дети выроют норы и станут Слепышами.

Умрука так отгонять надо: вышли бабы, как одна, с горшками и поварешками и стали в днища колотить, гром, лязг и визг подняли. Умрук уши зажал, зашатался и ушел восвояси.

Так и бродит по дорогам. Ежели ты умрука дырявого встретишь, ты его не окликай, вопросов не задавай. Если пеший, ляг на обочину, шапку на глаза надвинь и лежи, не дыши, пока лихо не пройдет мимо. Если конный - так лошадку поторопи от греха. Умруки всякого убивают, кто у них дорогу спрашивает. Вот как страшно медянки папоротный цвет берегут.