Феликс Максимов - Игра

Крест заалел на белом полотнище котты.

Командор отослал часового и глянул вниз.

- Сударь, времени в обрез, вам нужно покинуть страну!

- Н-ну? - спросил Командор.

Господи, я резко вспотел под отороченным мехом нарядом.

- Как вы не поймете - сюда идет отряд, они уполномочены самим Папой, более того - орден ваш объявлен распущенным, сейчас уже наверняка обыскивают командорство в Глазго.

- Н-ну? - спросил Командор.

- Позаботьтесь хотя бы о ваших людях! - взвыл я, ты не удержалась и захихикала. Лицо Командора было пусто и светло, как вылизанная тарелка.

Я готов был повторять по слогам, как обучают говорить скворца.

- Сейчас сюда придут солдаты и повяжут вас, как хворост. Вы хотите на костер?

- Н-ну…-начал было Командор, но тут в глазах его появился озадаченный проблеск, я было выдохнул, но услышал размеренное - Спасибо. Мы подумаем.

Засим храмовник удалился с достоинством жирафы.

- Поздно… - ты осадила пшеничную лошадку свою и сощурилась, солнце баловалось на шлемах и кирасах на рысях приближавшегося отряда.

Гоббо Буардемон преданно посмотрел на меня

- Ну что, граф, мы туточки. А тамплиеры, матьпермать, где?

- Там - я махнул за стену.

- Что ж вы нас бросили-то… - недоверчиво спросил капрал.

- Это маневр - убито объяснил я - идите в поместье.

Я не стал смотреть, медленно правил шагом по обочине. И тут ты, моя голубка, издала звук, похожий на стон несмазанной двери. Дело в том, что Буардемон направил свой отряд в совершенно противоположную сторону от той, куда я указал. Как из под воды я услышал бодрое : “Запе-вай” и уже издалека первые фразы песенки, которой швейцарцы заразились в Англии:

- Как у Мэри панталоны, на одной булавке!

Вот булавка упадет, э-гей, вот булавка упадет,

Как домой она пойдет!

Я вцепился в собственные мокрые волосы.

И чуть было не сорвался с губ моих, как жаба, глупый вопрос: Весопляс… Где ты? Что делать… Научи меня что делать!

Но за моей спиной говорил лес, и плыли над ним облака.

Только через три часа все разъяснилось - Буардемон честно дотопал до Нью-Кастла, где на свое счастье обнаружил двоих тамплиеров, отставших от своих - они ковыряли в носу посреди рыночной площади.

Буардемон был строг:

- По приказу Папы, раздевайсь! - скомандовал он арестованным. Шериф Нью-Кастла разделил участь своего коллеги из Глазго, побледнел и запротестовал:

- Ну не в стенах, ради всего святого, не в стенах. Здесь дети.

“Швейцарец” ограничился тем, что тамплиеры сняли плащи и сдались на милость победителя. Близкий к припадку, я наконец втолковал ему, куда идти.

Но время было потеряно - священники под предводительством Кентербери молились истово, как кололи орехи, ревел орган, в поместье не пускали никого. Швейцарцы ночевали под стенами. Допоздна бивак орал песни, плясали на ветру кухонные костры, полковые девки нагишом купались во рву.

Только в полдень на стенах появился Кентерберри - он так и лоснился от удовольствия, торжественные ризы спорили с солнцем.

- Ваша бумага - фальшивая. Не знаю никаких Папских легатов! Мы отказываемся верить в махинации неизвестных проходимцев.

- начал он, не выдержал и пророческим голосом возрокотал:

- О Британия! В оковах лжи, лихоимства и ереси! Анафема, анафема! За оскорбление, нанесенное Его Величеством мне, Равноапостольной Римской Церкви и самому Спасителю - анафема его сродникам и двору и воинам пешим и конным и женщинам и малым детям в утробе и скотине в хлевах, хлебам в полях, да будут источники смолой, да зарастет место сие волчцом и плевелами. Вот.

Голос Кентербери сорвался в крик, одесную гневливца появился отец Делирий Клеменс и поднес стакан с гоголем-моголем для смягчения горла. Пацанята - министранты висли на зубцах крепостной стены и дразнились тещиными языками, блеявшими до звона в ушах.

В отдалении монашеский хор выводил зловещий псалом.

Глаза твои, Агнесса, потемнели, как порох. Алая юбка покрывала круп и бока лошади, как попона, я залюбовался тобой. Я не знал, что предпринять, игра сорвалась, как перетянутая пружина прекрасного, но бесполезного механизма, она жонглировала смертью и проклятиями, сама смерть играла, безболезненно ступая по земле, которая вскоре опустеет.

Я отбрехивался от Буардемона, не в силах принять решение, словно слепой. Будь проклят Весопляс, он разбаловал меня, он отучил меня думать…

Я молился о случайности.

Большой ветер размел верхушки лесной крепи и воздух был напоен криками рогов и дроботом сотни копыт - к владениям д` Эклеров катилась армия: штандарты и чернь щитов, груди боевых лошадей, и серебряные бляхи на сбруе, и впереди в угловатом седле едва держался седой Эдуард, латная перчатка будто бы отдельно лежала на холке брабантской кобылы.