Феликс Максимов - Игра

Откуда они… Какая сила могла оторвать вояку - короля от турнира на Пятидесятницу, о котором он бредил целый год. За столь краткое время ни один гонец не успел бы оповестить Эдуарда о беде.

Я онемел. Справа от короля стремя о стремя скакал Весопляс, в грязно-голубой пажеской куртке на одно плечо, в драном берете с вороньим пером, с приоткрытыми, как розанчик, пухлыми губами, он жевал травинку и скучал.

Я приблизился и услышал его разговор с королем.

- Я не пойду против церкви. - повторял Эдуард - Я готов резать шотландцев, я без труда пошлю на плаху мятежника, но я не пойду против церкви.

- Ваше величество - вкрадчиво пропел Весопляс, прикрыв глаза. - Смирение перед церковью - похвально. Вы хотите подтвердить отлучение. Превосходно, представьте себе - засовы на дверях храмов, камень, брошенный с амвона, откуда прежде вещали слово Божие, неотпетые трупы в мертвецких, некрещеные дети, невенчанные любовники. Но послушайте - Кентербери кричит: Долой короля.

- Так - угрюмо кивнул Эдуард. - продолжай, мальчик.

- Но, согласно канону, всякая власть от Бога. Вы - помазанник Божий. Выходит, что еретиками можно назвать Кентербери и его клику. Они противоречат Писанию. Они укрывают храмовников. Они проклинают папских посланников.

Король колебался, перебирал конскую гриву.

- Я все беру на себя, ваше величество.

- вор, ясноглазый плут клятвенно приложил ладонь к груди - я содрогнулся - то был его победоносный довод, его вкрадчивое заклинание, и противоядия от него не было.

- Всю ответственность, без остатка - повторил Весопляс. Я вздрогнул - его мерзкая шалость - когда он полностью опустил выпуклые веки я увидел, что на их нежную кожу тонкой кисточкой нанесено изображение глаз - вторые нарисованные черной басмой глаза - которые будут видеть, даже если он зажмурится.

- К бою - приказал король Эдуард.

Свершилось.

Сквозь лязг и клубящийся ад штурма я слышал резкий бритвенный смех Весопляса.

Я не успел удержать его - мимо меня пронесся взмыленный жеребец, шарф Весопляса хлестнул меня по щеке - рыжим мазком мелькнул меж стволов всадник.

Будь у меня самострел - с каким наслаждением я бы всадил в его череп болт, окрасил бы кровью и мозговой слизью крылатые нежные пряди цвета томленного в печи молока.

Но почему ты, моя супружница, моя обручница, моя, черт побери, законная женщина, в этот позорный миг моего бессилия улыбалась глядя вслед мерзавцу из-под руки. Я резко спросил тебя об этом.

- Я смотрю, потому что Бог еще с ним. И Он не любит его - уклончиво ответила ты.

Что дальше, моя ровесница?

Поместье шутя взяли приступом, я слушал брань и молитвы, я видел, как латник спокойно насиловал монашку прямо на опущенном мосту, а сам Буардемон поймал за волосы верещавшего ребятенка в стихаре министранта, деловито размозжил ему затылок о стену и бросил останки в ров.

Король Эдуард, обнажив голову, молился у распятия во дворе церкви.

Отец Делирий Клеменс поначалу бегал по стене, покрикивая: “аллилуйя”, потом распробовал обстановку, и стащив балахон с пугала в садике баронессы де Клер сбежал из города.

Всех, кого нашли в поместье, повязали без разбору - здесь были монахи и священники со всех концов страны, митры, земляничная кардинальская шапка с кистями, здесь были старикашки и юнцы, молитвенные шептуны, взращенные на жирных монастырских бульонах, растерянные инквизиторы, в том числе и те, что сожгли Этьенну де Фуа и многих иных, для них - всю жизнь бравших под стражу, пытавших, уничтожавших, унижавших, насиловавших плоть и душу, собственное пленение было по-детски обидным. Зеленое знамя с крестом валялось в навозной жиже. Связанные жмурились, как филины и жаловались.

Отдельно, как мертвые, молчали разоруженные тамплиеры.

Была лишь одна пара, которую не тронули солдаты, пока творилась кровь и беззаконие - они сидели у костра и ели печеную брюкву руками. Один был одет в дерюжную рясу с крестом, криво сбитым из бросовых реек, второй был поплотнее первого, в шерстяной рубахе с прилипшей соломой и куриным пометом. Возле круглого колена второго едока валялся засаленный трехрожковый подсвечник.

- Этих тоже вязать? - крикнул один из солдат.

Двое тщательно пережевывали пресную еду, тупо глядя в огонь.

- Да что юродивых трогать, это же не попы, попы вон там - в серебре и тосканском сукне! - возразил швейцарцу приятель.

Он просчитался - первый был францисканцем по имени брат Маттео, во втором я не без труда узнал Плаксу. Он похудел и посерьезнел за время моего отсутствия и ничуть не удивился, увидев меня.