Владимир Шуля-Tабиб - Записки отставного медицин-майоре

чистое. Ему пятьдесят четыре - на Отечественной, следовательно, не был, а для Афгана

староват.

-Что случилось?

-Сердце, док, сердце. Давит, спасу нет. С утра.

- Понял. А вчера, - я кивнул на бутылки. - Так?

- Было маленько. Однополчане приехали, повспоминали, то да сѐ. Вобще же я не

злоупотребляю. А сердце давит.

Пока разговоры, Аня, умница, наладила электрокардиограф, ленту пишет.

- А ноги где потеряли? Горели-то где - в танке?

- В самолете... в Эфиопии, Я, док, полковником был. Это сейчас я так, пьянь безногая.

Я ведь летчик и больше ничего не умею, только летать. Сын сейчас летает. А жена летось

померла, не выдержала перегрузки. Муж вроде меня - это ведь перегрузка, минимум девять

жэ. Вот и остался один...

- Владим Михалыч, готово!

Смотрю ЭКГ - ничего особенного, слава богу, обычная стенокардийка. Ну, это мы

сейчас купируем, парочку уколов и порядок.

- Недавно протезы сделали и неудачно - культи до крови растер! сволочье халтурное!

А дом у нас старый, "удобствия" во дворе, ни воды, ни канализации, ни отопления. Вот и

летаю со второго этажа во двор, в сортир. Ребята вот электрокамин привезли, тем и греюсь...

Ясно. Хочет мужик в больницу. Там тепло, еда и уход. Конечно, и то, и другое, и

третье хреновые. В нашей нищей медицине - нищие и условия. Но для него и это рай. А

показаний для госпитализации нет. Никаких.

Кроме этих глаз с невыразимой душевной мукой.

А в больнице мест нет, в коридорах лежат.

Но для него найдут. Будут клясть меня последними словами, но найдут, не выбросят.

Держись, полковник, я тебя не выдам.

- Анечка, пиши направление в больницу. Диагноз - инфаркт миокарда.

- Шеф, а ЭКГ? - недоуменно подняла брови Аня.

- Кардиограф неисправен, - отрубил я. - Выбрось эту ЭКГ на помойку. Все ясно?

- Как божий день, - засмеялась она. - Уже пишу.

И славно. Пока они там в больнице разберутся, меня уж нет. Пусть себе ругаются, а

обратно не повезут - не на чем. Они, конечно, правы, но они ведь не видели этой вонючей

конуры, и глаз этих не видели. И потом - они ведь не были на войне. А мы с ним были.

И снова : Лешка Смоляк, и тот подполковник из Кабула, Афган. А вот этот летун из

Эфиопии выжил. Прав ты был, подполковник, в одном: не дай бог видеть, как живут

одинокие инвалиды. Но ведь живут же! И не верю я, что ты способен был своему другу

помочь умереть, избавиться от такого будущего. Не верю! Ты все же хороший был мужик, коль знал и не боялся говорить об этом. Тогда.

И душит меня ненависть ко всей этой блядской жизни. Какая мне в конце концов

разница, кто победит: Ельцин, Хасбулатов, Стерлигов или этот, как его, с иезуитской

бородкой? Никто из них, ни один нас не видит! Правильно говорил Райкин: "Сверху

человека не видно - только движение народных масс". Они видят движение народных масс, а

мы на "скорой" - как умирают одинокие человеки. И нам с ними, верхними, никогда не

понять друг друга. Будь она проклята, эта страна или система, сначала пославшая нас воевать

на край света, а потом кинувшая кость в виде холодной конуры и нищенской пенсии!

Но... это моя страна, мой больной, и никуда мне от этого не деться.

"В своей стране я точно иностранец", - в отчаянье рыдал Есенин.

А на телеэкранах только и мелькают какие-то лица в больших погонах. Ничему этот

народ не научился, если хочет, чтобы им командовали генералы.

- Тройка, где вы?

- Тройка свободна.

- Угловая, четыре. Отравление спиртом, просили срочно.

- Понял. Погнали.

Пацан лет семнадцати, бледный, тощий, лежит чуть не поперек кровати, свесив

голову наад тазом. Левой рукой судорожно вцепился в табурет, тело содрогается от

очередного позыва на рвоту, но рвать уже нечем, желудок пуст.

На руке свежая татуировка: "Умру - легавым не сдамся". Сопляк с уголовной

романтикой, кандидат в зэки.

- И много он выпил?

- Говорил, бутылку спирта на троих.Литр.

В переводе на водку, значит, граммов семьсот-восемьсот.На каждого. Коли не соврал.

От же чертов щенок! Без сознания, значит, сам пить воду не сможет, придется

промывать зондом.

-Анечка, давление?

- Девяносто пять на шестьдесят.

- Терпимо. Давай зонд Жанэ, промоем ребенка.

Процедура малоприятная. Зонд, правда, запихнули без приключений, но лить в этого

дурака восемь-девять литров воды - туда и обратно, туда и обратно... Господи, за что

караешь? А за то, что назвался врачом "скорой". Но я еще рыцарь по отношению к Ане, гадостью этой занимаюсь сам, пока она ставит ему капельницы на обе руки.