Марк Марциал - Эпиграммы

Можно послать без труда, а шампиньоны трудней.

Винные ягоды ем, но клюю я и сладкие гроздья.

Так почему же тогда я не по гроздьям зовусь?

Землю-кормилицу я пробивающий шляпкою нежной Трюфель.

Один шампиньон только вкуснее меня.

Ты, вероятно, из роз иль из пенного нарда сплетенный

Предпочитаешь венок; я же — венок из дроздов.

Целую утку пускай подают, но сладки в ней только

Грудка и шейка. Отдай прочее повару ты.

Горлица жирная здесь. Латук и улитки, прощайте!

Перебивать не хочу я аппетита себе.

Пусть церретанская мне ветчина иль менапская будет

Подана: лакомкам жрать предоставляю филей.

Сочный, свежий филей. С дорогими друзьями не медли:

Я с полежалым, поверь, дела иметь не хочу.

Может быть, матка тебе от свиньи непокрытой милее,

Мне же гораздо милей от супоросой она.

Нильского овоща ты посмеешься тягучим волокнам,

Ниточки эти суча зубом своим и рукой.

268

Больше большого гуся печенка, смотри-ка, раздулась!

Ты в изумленье: «Да где ж, — скажешь, — такая росла?»

Зиму без просыпу сплю напролет и жирею я очень

Этой порою, когда сном я питаюсь одним.

Любит селиться всегда в пещерах подкопанных кролик.

Он научил и солдат тайный подкоп подводить.

Из всей, что есть на свете, лакомой дичи

Вкусней, конечно, ионийский нам рябчик.

Можно легко откормить пулярку сладкой мукою,

И откормить в темноте. Лакомки очень умны!

Чтобы не мог отощать петух от чрезмерных излишеств,

Он оскоплен, и теперь галлом он будет для нас.

Курица тщетно бежит в объятья бесплодного мужа:

Птицей Кибелы ему больше пристало бы стать.

Редко на стол подают в Авзонии нам эту птицу.

Ей забавляешься ты часто в купальне своей.

Зубом преступным не смей осквернять голубяток ты нежных,

Ежели ведом тебе Книдской богини обряд.

И замирает у нас, и слабеет от вяхирей похоть.

Птицы ты этой не ешь, если ты сластолюбив.

Птиц желтоватых ловить тростинкой и сетками можно

В пору, когда виноград стал наливаться вином.

Катты паннонские нам неведомы в Умбрии вовсе.

Их господину Пудент предпочитает послать.

Ты изумлен всякий раз, как распустит он перья цветные.

Что ж ты, жестокий, даешь повару злому его?

Имя дало мне крыло мое красное. Вкусен язык мой

Лакомкам. Счастье для них, что не болтлив мой язык!

В первый раз привезен я был кораблем аргонавтов,

А до того мне знаком был только Фасис один.

Хоть и по горло был сыт Ганнибал после римского гуся,

Этот дикарь никогда собственных птиц не едал.

Птицею этой спасен был Тарпейского храм Громовержца.

Ты удивлен? Но тогда строил его ведь не бог.

Линия строк пропадет и стих у тебя захромает,

Если погубишь одну из Паламедовых птиц.

Буду ли я куликом, куропаткой ли — вкус одинаков.

Но куропатка ценней. А потому и вкусней.

Сладкую песню поет языком коснеющим лебедь:

Сам отпевает себя он перед смертью своей.

Эта пичужка носить может имя такого гиганта!

Но у «зеленых» ведь есть тоже свой Порфирион.

Дышит барвена в морской привозной воде, но лениво:

Сонной становится. Влей свежей воды — оживет.

Той, что живет в сицилийских водах, огромной мурене

В глубь погрузиться нельзя, кожу на солнце спалив.

Хоть лежит на широком блюде палтус,

Палтус все-таки шире, чем все блюдо.

Я появилась сейчас, напившись воды из Лукрина,

И благородного я жажду рассола теперь.

Лирис лазоревый нас, что леса прикрывает Марики,

Любит. Оттуда идем тесной к тебе мы толпой.

Этот клювыш, что пришел отглаженный волнами моря,