Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

После войны была арестована и приговорена к 25 годам тюремного заключения актриса Зоя Федорова, посадили тру­бача Рознера. Оказались в концлагере архитектор Мержа­нов, артистка Добржанская. Сталин дал санкцию на арест актрисы Окуневской, певицы Руслановой, племянницы же­ны Сталина актрисы Аллилуевой. В мае 1948 года Жданов взялся за композиторов — Мурадели, Прокофьева, Шостако­вича, Хачатуряна, Шебалина, Мясковского и других, кото­рые были отнесены к представителям «антинародного, фор­малистического направления».

Продолжались свирепые гонения и в науке. Еще накануне Второй мировой войны начались преследования генетиков и биологов. В 50-е годы истекшего столетия они возобновились с удвоенной энергией. В 1947—1948 годах академики Жеб- рак, Жуковский, Орбели, Сперанский, Шмальгаузен и их ученики — буквально сотни исследователей, были изгнаны со своих кафедр и факультетов. Оказались запрещенными генетика и другие отрасли знаний: квантовая механика, те­ория вероятностей, статистический анализ в социологии. Всем этим Сталин обрек страну на научное и технологиче­ское отставание, которое мы расхлебываем до сих пор.

В ходе изучения архивных документов открываются неве­роятные факты пыток людей с мировыми именами в специ­альных пыточных на Лубянке и в Лефортове. В июне 1939 го­да был арестован В. Э. Мейерхольд. Ему предъявили обвине­ние в принадлежности к троцкистам, связях с Бухариным и Рыковым, в шпионаже в пользу Японии. В результате избие­ний следователями Родосом и Ворониным Мейерхольд вна­чале виновным себя признал, но в суде заявил, что оговорил себя в ходе истязаний. 2 и 13 января 1940 года наивный Мей­ерхольд направил два письма Молотову. В первом он писал:

«Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность из­виваться и корчиться, и визжать как собака, которую плетью бьет хозяин... Смерть (о, конечно!), смерть легче этого!», говорил себе подследственный. Сказал себе это и я. И я пустил в ход самооговоры в надежде, что они-то и при­ведут меня на эшафот. Так и случилось...».

Во втором Мейерхольд сообщал Молотову о способах по­лучения от него «признаний»:

«...Меня здесь били — больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху с большой силой), по местам от колен до верхних час­тей ног. А в следующие дни, когда эти места ног были зали­ты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим крас- но-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что казалось на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Меня били по спине этой резиной. Руками меня били по лицу, размахами с высоты... Следователь все время твердил, угро­жая: «Не будешь писать (то есть — сочинять, значит!?), бу­дем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровав­ленного искромсанного тела». И я все подписывал... Я отка­зываюсь от своих показаний, так выбитых из меня, и умоляю Вас, Главу Правительства, спасите меня, верните мне свобо­ду. Я люблю мою Родину и отдам ей все мои силы последних годов моей жизни».

1 февраля 1940 года Военная коллегия приговорила Мей­ерхольда к расстрелу.

«Оттепель» — так назвала интеллигенция короткий пери­од после XX съезда 1956 года. Она открыла какую-то воз­можность освобождения от духовной тирании. Появилась надежда, что власти откажутся от практики массовых рас- прав за инакомыслие. Не тут-то было! Снова возобновились политические судилища, инакомыслящих лишали работы, травили в средствах массовой информации. Особенно отли­чалась газета «Правда».

В начале 1957 года критике был подвергнут роман Дудин- цева «Не хлебом единым». Автора обвинили в том, что под флагом борьбы против культа личности он пытается пере­черкнуть достижения советской власти. Я учился в это время в Академии общественных наук. Когда в газетах появились разгромные статьи, аспиранты бросились на поиски журна­ла. Зачитывали до дыр. Развернулись острые дискуссии. Спо­рили все, и мало кто оказался на официальной стороне. Ос­торожнее других вела себя кафедра литературы, где училась Светлана Аллилуева.

Ярчайшим примером политического террора, а одновре­менно и человеческой мерзости стало «дело» Бориса Пастер­нака. Оно достаточно известно, но без рассказа о нем карти­на послесталинской сталинщины будет далеко не полной. На­чалось, как и всегда, с записки параллельной власти — КГБ. Сообщалось, что Пастернак написал идеологически вредный роман «Доктор Живаго», собирается опубликовать его на За­паде. ЦК поручил своим подразделениям заняться Пастерна­ком и его романом.