Admin - o a8f4e5e3a1273b3b

- Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете?

Все это было похоже на небольшую драчку.

- Нет, уж вы, пожалуйста, возьмите! - крикнул я. - Вы ставите меня в глупое положение!

- Это вы меня ставите! Я просто для Валентины Дмитриевны, потому что Валентина

Дмитриевна... - и все хватала мои руки и жалобно выкрикивала: - Что вы делаете? Что вы

делаете?!

И тут я придумал гениальную штуку. Я снял с вешалки куртку медсестры и, хотя та

немедленно предъявила свое «бросьте!», насильно натянул на ее тощие плечи. Пятерку

незаметно сунул в карман куртки.

- Ну, спасибо, - облегченно выдохнул я.

- Просто Валентина Дмитриевна такой человек... - бормотала она по инерции, не

поднимая глаз.

И вдруг подняла, и я увидел, какие это уставшие, умные глаза. Я молча открыл дверь, и

она также молча выскользнула на лестницу, не прощаясь. Ая добрел до детской, где

лежала Маргарита, остановился посреди комнаты и громко сказал в пространство:

- Все!

В этот момент позвонили в прихожей. Я знал - кто это, просто не думал, что она

обнаружит пятерку так скоро. Медсестра влетела в квартиру, и в коридоре между нами

вторично произошла небольшая свалка. На этот раз она - красная, возмущенная, - совала

мне пятерку, а я хватал ее за руки и беспомощно выкрикивал:

- Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете?

Руки у нее были худенькие и горячие, а волосы выбились из-под берета на лоб и лезли в

глаза. В конце она исхитрилась сунуть эту ненавистную бумажку за ворот моего свитера, что было с ее стороны неслыханной подлостью, потом привалилась к стене и, тяжело

дыша, сказала:

- Дайте валидолу.

Я принес с дедовой тумбочки валидол, она отломила полтаблетки, положила под язык и

проговорила, упрямо глядя в стену перед собой:

- Почему обязательно за деньги? Что, я не понимаю? У меня самой сын в больнице... с

желтухой... И Валентина Дмитриевна рассказывала о вашей девочке.

Я вдруг вспомнил ее имя.

- Надя... - сказал я, - может быть, надо помочь? Чем я могу вам помочь? Что нужно?

- Ничего не нужно, - сказала она и заплакала. - Ничего мне не нужно... ничего...

Дело приняло для меня совсем скверный оборот. Я привалился к противоположной

стене и молча смотрел на Надю, не зная, что делать дальше. Наверное, следовало взять ее

тощую лапку и пожать, и погладить, и сказать что-то ласковое, но я сроду таких штучек

делать не умел, и вообще, с женщинами я - швах. Она вытерла слезы и сказала:

- Дайте пожевать что-нибудь. Я с утра на уколах, поесть не успела, а ехать еще в

больницу к сыну на другой конец света.

- Надя! - возопил я, - у нас борщ! И пирожки! Я подогрею.

- Нет, я не успею. Кусок хлеба и что-нибудь... колбасы или сыра... Если можно... Я уже

опаздываю.

Я поскакал на кухню, свернул большой куль из газеты, побросал в него пирожки с

капустой, на которые у бабы несравненный талант, схватил из буфета пригоршню конфет, несколько яблок.

- Ой, я столько не унесу, что вы! - сказала она.

- Унесете, - строго возразил я, набивая конфетами карманы ее куртки.

- До свидания, - она повернулась, чтобы выйти.

- Постойте! - сказал я, - тут... куртка у вас... в известке... - схватил щетку и судорожно

стал тереть рукава ее куртки.

- Спасибо... До свидания.

- Постойте! - сказал я, - когда я вас увижу... в смысле... результатов анализа...

- Вам завтра Валентина Дмитриевна скажет. До свидания.

- Постойте! - безнадежно выкрикнул я. - Я провожу вас!

- Нет-нет, ни в коем случае! - отрезала она. Мы чинно пожали друг другу руки, и она

ушла. Я не выскочил на балкон смотреть сверху, как она переходит через дорогу, хоть

почему-то мне хотелось это сделать, а зашел в детскую. Маргарита лежала на диване

зареванная, изнемогшая от пережитой своей маленькой драмы.

- Саша, - тихо и озабоченно спросила она, - врачуха взяла синий рубль?

Я наклонился и потрогал губами ее вспотевший лоб.

- Саша, - также тихо и грустно проговорила Маргарита. - Давай так играть, как будто ты

был моя собака, а я была твой человек...

* * *

Едва я открыл ключом дверь, в прихожую вылетела клокочущая баба и выпалила:

- Старый дурак! - потом вгляделась в меня в темноте прихожей и сказала жалобно: - А, это ты, Санечка...

Я принялся расшнуровывать туфли.

- Баба, единственно, чем могу тебя утешить, что лет через тридцать я вполне сгожусь

под это определение.

- Ты знаешь, что он сделал? - возмущенно воскликнула баба, - он повел больного

ребенка в кино, на какой-то двухсерийный фильм. Вот, оставил записку. Я только на