Блохин Николай - Пепел

«Есть треугольник!» – и Штакельберг нерезким шагом вошел в его середину. Теперь – доли секунды и выверенность движений. Трое с винтовками занимали как бы вершины треугольника АВС и появление в точке пересечения его биссектрис вензелястого наглеца восприняли с восторгом. Стоявший в точке «А» боцман с яростным упоением обрушил свой штык на наглеца, но едва уловимый и легкий щелчок по прикладу продолжил движение штыка боцмана в точку «С», и стоявший в ней принял своим сердцем братский штык. Одновременно то же самое, но другой рукой и несколько другим движением атака штыка из точки «В» была направлена в стоявшего в точке «А» боцмана, и тоже в сердце. Вынуть из боцманского сердца свою винтовку стоявший в точке «В» не успел, он плашмя был брошен на острия низенького забора. И, если заколотые штыками, смерть приняли молча, то жуткий вопль распростертого на остриях покрыл собой хоровое: «Мы жертвою па-а-ли в борьбе роковой…»

Теперь – быстрота и натиск. С еще более жутким воплем, чем исторгал издыхавший на остриях, Штакельберг, вынимая именной, Государем дареный браунинг, ринулся на грузовик. Сидящих там как сдуло через другой борт. Краем левого глаза он видел, что полковник и штабс-капитан еще только собираются доставать свое оружие, а крайний левый из шеренги стражей ревпорядка уже целится в полковника. И тут вдруг из метельного кружения вылетел булыжник размером с большой чайник и точно торпедировал голову крайнего левого. Тот даже и не охнул и уже мертвым, падая, опрокинул трех сотоварищей, стоявших рядом, в которых уже стреляли полковник и штабс-капитан. Дернувшегося комиссара уложил появившийся из метели солдат, явно булыжный метатель. Сам барон Штакельберг стрелял по удирающим, из которых попал в трех.

– Ты как всегда вовремя, – сказал полковник, обнимая Ивана Хлопова.

– Христос Воскресе! – возгласил тот, стоя среди трупов с маузером в правой руке.

– Воистину Воскресе! – весело гаркнули в ответ все живые присутствующие.

– Со Светлой Пятницей вас, братья и сестры, с праздником иконы Живоносный источник, – уже тихо проговорил он. – Попраздновали. Нет, Иван, все винтовки и маузеры в Неву не покидаешь.

– Да уж вижу… Рекомендую, господа: мой однополчанин и уже дважды выручатель.

– А булыжник был великолепен, – сказал, подходя, Штакельберг. – Артиллерист – он и без пушки артиллерист.

– Он уже не артиллерист, – полковник снова обнял выручателя. – В Москву в монахи едет, да все никак не доедет…

– Да, с вами доедешь…

– В монахи? – штабс-капитан задержал свое рукопожатие Хлопову. – А может, и меня прихватишь?

– Да самого б взяли, Ваше Благородие… За это вот, – он кивнул головой на лежащих на земле, – такую, небось, епитимью наложут!.. хорошо, если от Церкви не отлучат.

– За этих, – очень выделил голосом штабс-капитан, – не наложут и не отлучат. Хочешь, я тебе бумагу из штаба округа дам, с печатями, что не убийство это, а – «за други своя». У меня, между прочим, запрятаны и бумага гербовая печать с орлами. Как раз для монастыря.

– Господа, никто не ранен? – сестра Александра строго оглядывала всех.

– По-моему, никто из них и выстрелить не успел, – сказал барон Штакельберг.

– А вы? Штыком не задело? Ох, испугалась я…

Барон в ответ улыбнулся и поцеловал ей руку.

– Я ранен, Сашенька, я!

– Вы? – сестра Александра внимательно оглядела штабс-капитана. – Где, куда?

– В душу, Сашенька, в душу! И не оглядывай ты мою шинель. И я не просто ранен, я убит! Так замечательно «заправился» и так отвратительно протрезвел. Разве это не рана? И разве эти мерзавцы не убийцы? И ожить нечем. А если еще в штабе этого вертлявого военморминюста увижу – пристрелю! В спину, по подлому пристрелю, не екнет!..

– Ваше Благородие, а что если ожить святой водичкой от Живоносного источника?

– Ну-у, это… а у тебя есть?

– Есть. Я ж утром в Федоровском соборе на службе был, водичку освященную взял, как раз всем нам здесь присутствующим по чашечке хватит… А вообще-то думал водичку с собой взять, родителю моему доставить: он к этому Образу и этой водичке особый интерес имеет. Он ведь в этой водичке все дынные семечки купает, ею грядки на наших бахчах окропляет. А тут, аж от самого Царского собора, от Феодоровской – вода!

– Это ж сколько воды надо? – спросил штабс-капитан.

– Так ведь разбавляет! Капля – она море освещает. А без этой водички и дынек наших хлоповских бы и не было. Какие ж без нее дыньки-то под Москвой!?