Блохин Николай - Рубеж

— Тюрьму закрою, храм открою.

— А как?

— А так, без войны, видать, никак. Она сама все решит.

— Это как же?

— Да уж, — Ртищев пожал плечами, — Тамерлана прогнала, а уж такую шушеру, как вы!..

— Мы не шушера!..

— Вы — шушера!!! Только мы — хуже, ибо позволили вам шушерить, предав законного царя!

— Николашку, что ль?

— Николая Второго Александровича! И сила ваша шушерская состоит из нашего предательства! И я в нем каюсь, а значит, ваша шушеристость против меня бессильна!

Весельчак гмыкнул, в злоулыбчивость добавилась задумчивость.

— А сумка где?

— В мотоцикле, там и одежда с едой.

— Я полтора суток не ел.

— Угощаю.

— А мы без спроса, гы.

— Изойдешь поносом, гы. А ты что, хотел мою форму, что ль, надеть?

— Ага. По вашей территории в ней сподручней.

— До передовой километров 25, нарвался бы, а из тебя полковник, как из меня лейтенант-чекист, а по-немецки, небось, только «хенде хох» знаешь?

— Да мне уже «хендехохами», удрал, свист пуль до сих пор в ушах стоит.

— Однако до сих пор в своей форме шел, уважаю, на такую форму оккупированное вами население оч-чень негативно реагирует.

— Да уж точно, — сникла вдруг у Весельчака совсем злоулыбчивость, одна задумка осталась. — Вообще-то я не ожидал, из изб в меня стреляли, свои ведь...

— Да какие ж вы им «свои», вы только друг другу формач формачу — «свои».

— Я давно хотел форму снять, переодеть, ваших боялся.

— Правильно боялся, у меня на эту форму мгновенная аллергия. Документы закопал, небось?

— Ага.

— Ну и как же ты собирался по своей территории продвигаться, после того как мою форму выкинул бы? До первого патруля: документов нет, форма краденая, исход один — к стенке. Мне ли говорить, тебе ли слушать? Вот что, а давай-ка ты со мной на Москву, в Химки-Куркино, ты как-то вскинулся, когда я про храм говорил.

— Я работал там.

— Эх, дивны дела Твои, Господи. Ну так снова работать будешь, по другой специальности. Да развяжи ты меня и тащи груз из мотоцикла... Да не буду я дергаться! Я б давно тебя, связанный, уложил. Тебя ж, небось, только и учили, что показания нужные вышибать.

— Зато как учили! — злоулыбчивость вновь воцарилась на губастостях-глазастостях. — Ты б у меня все подписал.

— Ой ли?

— Попробуем? — вдруг яростная зловещность обволокла злоулыбчивость. — Я заявляю, что это ты воровал танки у Ивана Грозного и продавал их Чингиз-Хану. А?

— Нет, у Чингиз-Хана украл эскадрилью «юнкерсов» и продал их Ивану Грозному.

— Хорош довесок.

— Главное патриотический. Слушай, а ты бы сам подписал?

— Не глядя и сразу.

— Так ведь все одно — расстрел.

— Зато без мучительства, и подышать еще можно, умри ты сегодня, но я — завтра.

— Однако голосок у тебя, когда приступает, — впечатляет.

— Зелиг Менделевич это называет — смехозвуком.

— А это кто?

— У-у-у!..

— Представляю.

— Нет, не представляешь. Ну так?

— Развяжи сначала, не для сопротивления, для молитвы, крестное знамение по-настоящему совершить.

— Думаешь, поможет?

— Думаю нет, помогать без толку, ибо — слабак, оно все возьмет на себя!

Очень веско прозвучало «на себя» — не крикливо, без вызова, без истерики. Звучала спокойная уверенность.

— Уверен?

— Нет, знаю! Нет, верю, а вера выше знания. И мне будет не больно, и тебе вразумительно. Давай!.. И можешь не развязывать, рук нет, но глотку еще не заткнул, язык не вырвал. — И Ртищев запел: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко...»

И глаза, глаза точь-в-точь как у того попа полкового, единственного за всю практику неподписанта, но поп говорил не «давай», поп говорил «пожалей себя, деточка, сколько уж ты горящего пепла на голове тащишь...», уж эти глаза напротив, что б их... они не такие, как у всех, в них нет себенаумешности, нет запаски, нет стартовой площадки, чтоб съюлить, нету этого... Да ну, как его?.. О! Нету лукавства. За всю практику вторые такие. Ан нет, третьи были! И не надо делать вид, что забыл...

Только что спец-«Дуглас» высадил расстрельную команду с Весельчаком во главе и готовился принять одного пассажира, чтобы лететь назад.

Весельчак стоял перед пассажиром навытяжку и весело улыбался.

— Зелиг Менделевич, странная все-таки директива номер один, драпать нельзя, стрелять нельзя... Так уже драпанет быстрей, чем немцы наступают, ну, а драпающий и подумает, ну а куда я подрапаю, оттуда тоже стрелять нельзя. Чего тогда драпать, разумнее и проще сдаться?

— Так все по-нашему. Вторая и третья директивы уже есть. Я их еще не видел.