Блохин Николай - Глубь-трясина

Ударил колокол. Дронов вздрогнул всем телом, страх моментально пронзил его – сейчас всколыхнется вся эта красная орда, услышав гул, узрит их остров спасения, узрит и поручика Дронова на стене и – попрет сюда. И уже никакое чудо не спасет... Но все осталось как было. Никого не всколыхнул колокольный звон, а ведь могуче звонил колокол, верст на двадцать кругом слышно быть должно. Дронов огляделся еще раз. Полковника на стене уже не было, зато шагах в двадцати, на стене же, стоял и вдаль глядел другой человек, в сюртуке, черноволосый, лет под сорок.

– Ага! Вы новенький! – сказал громко человек, повернувши к Дронову свою голову. – Вводную беседу провел уже наш стратег? Ну как вам здесь?

Последний вопрос человек задал, будучи уже рядом с Дроновым и глядя ему в глаза с интересом, изучающе, серьезно и напряженно, как ребенок разглядывает незнакомую вещь. – Мне здесь хорошо, – ответил Дронов, – вот смотрю и не могу привыкнуть...

– К этому невозможно привыкнуть, – быстро перебил человек. – А мне здесь плохо. – Напряженность во взгляде человека усилилась, он еще более приблизил свои глаза к лицу поручика.

– Плохо? – поручик чуть отступил. – Не понимаю, вы ж, наверное, оттуда? Бежали?

– Оттуда. Только не бежал. Меня мсье полковник на себе приволок. Вызволил, так сказать, из большевистских уз. Отбил меня, изувечив при этом двух моих конвоиров. Вот с этой стены, с этого самого места, он углядел, как меня вели, мгновенно принял решение; даже вроде со стены прямо прыгнул, м– да... А теперь мне плохо! Я, знаете ли, естественник, физик. И я не люблю, когда вижу нарушение законов природы! Точнее, я еще ни разу никаких нарушений не видел. Пока полковник сюда не притащил... И вот теперь с этой стены я их вижу! И это приводит меня в бешенство! И все равно Бога нет! Да-с-с... – и человек гордо поднял голову, и гордо удалился.

Тихо пошел за ним и Дронов. При спуске с лестницы ему вдруг опять не по себе стало; когда стена скрыла за собой внешний мир, опять показалось, что никакие они тут не невидимки, что там, за стеной, скрытые ею красные уже пошли на штурм и сейчас услышится их "ура" и увидятся их рожи на стене. Поручик стоял и смотрел наверх. Никакого "ура", никаких рож. Тишина. От того места, где он стоял у основания лестницы, к большому храму с иконой "Успение" над крыльцом, с колокольни которого звонил колокол, вела неширокая аллея совсем молодых липок. По аллее брела с отсутствующим лицом молодая дама. Слева от аллеи, прилепившись к стене, стояло низкое, красным кирпичом выложенное строение с кельями; в каждую келью вела дверь, почти все они были открыты. На площади перед храмом – убранный в зелень камень, из земли вырывался фонтанчик прозрачной воды. Еще два рубленых вытянутых дома стояли по обе стороны площади, за храмом виднелись кладбищенские кресты. Вот и все, что находилось внутри монастыря. Две стены, метров по семьдесят длиной, сходились друг с другом под прямым углом, а третья замыкала их полукругом, пересекая небольшой холм, на котором и стоял один из вытянутых домов.

– Здравствуйте, – услышал поручик совсем рядом.

Некрасивое отсутствующее лицо дамы стало присутствующим, она смотрела на поручика наклонив голову и прищурив близорукие серые внимательные глаза.

– Честь имею, – поручик сдвинул пятки вместе и резко наклонил голову, – поручик Дронов, Александр Дмитрич, прошу прощения за растерзанный вид.

– Сегодня прибыли?

– Сегодня...

– Меня зовут Оля. Просто Оля и все.

И вдруг за спиной поручика послышался смешок и детский голосок проговорил нараспев:

– Не-е-т, не просто Оля, а Оля-большая. А я-а-а – Оля-ма-але-нькая.

Платье на Оле-маленькой было точно из лоскутов сшито – все в швах и заплатах.

– Племянница моя, – сказала Оля-большая. И, чуть улыбнувшись, добавила: – Коварная и беспощадная, как великая княгиня Ольга до крещения.

– А Оля-большая, – в тон ей подхватила девочка, – смиренная и любвеносная, как великая княгиня Ольга после принятия христианства.

– Чем же это вы так коварны? – спросил поручик Олю-маленькую.

– А я врагов своих опоила и казнила, – спокойно пояснила Оля-маленькая, – я их сожгла вместе с домом.

И она стала распевным своим голосом, плавно и широко жестикулируя, рассказывать:

– Они озверели от водки, они упивались буйной радостью, что славно порубали... им показалось мало Оли-большой, они захотели и меня, их было двенадцать человек, и я сама пошла им навстречу... я плясала на столе, я выделывала ногами такие кренделя, что – ух! Они визжали от восторга, словами не передать их сатанинский восторг, и... тут я выхватила у одного нож, приставила его к сердцу и крикнула, что первому отдамся тому, кто выпьет на одном дыхании целую литровую кружку самогонки; мою девственность – самому доблестному! И если до того кто хоть шаг ко мне сделает – я убью себя. Тут они совсем... Они разом набросились на самогонку и стали с отвращением пить. Они и без того еле на ногах держались, но пили все и на меня косились, на некоторое время тишина даже воцарилась, и я увидела страшные, в слезах, глаза Оли-большой. И вот двое выпили, наконец, и ко мне. И остальные – тоже. Но все были уже настолько пьяные, они лезли через стол, друг через друга, кутерьма образовалась невообразимая. Платье мое от их лап обратилось в клочья, я несколько раз вокруг себя, как самурай мечом, ножом своим махнула... попала, и хорошо попала... Да и они друг друга дубасят... удалось мне, милостью Божьей, увернуться от них, а когда ноги их перестали слушаться, я вытащила Олю-большую за дверь и закрыла их там на щеколду. Там в сенях было полведра керосина... мы выбежали из этого проклятого дома, и я увидела колокольню, и мы прибежали сюда. А там не только тот дом сгорел, черный дым с той стены весь день виден был...