Блохин Николай - Суд

— От имени защиты выражаю решительный протест, — громко и твердо заявил Андрей массовику-затейнику.

Зал стих. Даже намека не было ни на лице Андрея, ни в фигуре его, что он играет какую-то роль. Тяжело и серьезно глядел он на массовика-затейника, все в его облике говорило, что он воспринимает происходящее вовсе не как спектакль, все по-настоящему, и шуткам места нет.

— Во-первых, защите не ясно, кто вы такой и кем и почему вы уполномочены дополнять своей персоной обвинительную сторону? Но протест не в этом. Протест в том, что вы не имеете права обзывать моего подзащитного и вообще всякими противозаконными методами воздействовать на эмоции присутствующих. — Сказав так, Андрей сел с отстраненным, полным достоинства выражением на лице.

Учащиеся раскрыли рты. «Ишь, попенок, складно излагает», — понеслось по рядам.

— Протест принят! — расплылся в издевательской ухмылке массовик-затейник, — что же до вопроса, кто я такой... Я — свободный обвинитель, я враг всякой несвободы. Тот же, Кого мы сегодня засудим, есть главный поработитель человечества. Ведь Его поклонники называют себя рабами Божиими, не так ли? А я враг всякого рабства!

Андрей ответил, не вставая с места.

— Да, не желая быть рабом Божиим, человек неизбежно становится рабом греха. Вы этого рабства друг?

Свободный обвинитель звонко расхохотался своим дребезжащим тенором:

— Сей выверт, уважаемый защитничек, непонятен и чужд присутствующим обвиняющим. Зря стараетесь, ха-ха-ха... Но я-то вас понимаю, не сомневайтесь. — Последние слова он произнес с нарочито-комической серьезностью и опять расхохотался: — Да! Я люблю грех! И соратники его любят. — Широкий жест в сторону зала, и в ответ довольный рев. — Вот, извольте слышать, ха-ха-ха. Это на твоем языке грех, а на нашем — де-ла-ни-е! Делание жизни! Мы живем на полную катушку, а твой вот Христос, видите ли, запрещает нам это. И вот за это мы Его и засудим!..

Массовик-затейник глядел прямо в глаза Андрею своими напряженными, выпученными глазищами. Они у него так зыркнули, когда он произносил слово «запрещает», что Андрея охватила невольная легкая дрожь. Он также приковался взглядом к лицу свободного обвинителя, и внезапная жуткая догадка вдруг осенила его. Эта догадка вспыхнула в его сознании и, быстро разрастаясь, усилила его дрожь, вся отпечатавшись крайним изумлением в его сразу разбежавшихся глазах. Свободный обвинитель надменно-таинственно и презрительно усмехнулся. «Да, так человек смотреть не может... Нечеловеческая сила, нечеловеческая ненависть бьет из этих зенок, — с а м?! Или беса напустил? Но... не может быть!..» — Андрей здорово растерялся, и растерянность все также читалась на его лице. Как верующий человек Андрей знал, естественно, что князь тьмы реально существует, что он и все черное воинство его — вовсе не сказки, но, когда вот так стоит он напротив тебя в этом гнусном обличье, слова изрыгает, руками машет, пощупать его можно и все это не во сне, не из чужих уст, а своими глазами и ушами видимо и слышимо, и невозможно в это поверить и не поверить нельзя, ибо душа ясно чувствует, что он это и никто больше, — все это ошеломило Андрея и даже дара речи лишило. Он сразу вдруг обессилел, вспотел, лицо покрылось красными пятнами, и черты его изменились. Но тут его рука сама собой стала подниматься, чтобы перекрестить свободного обвинителя, — что ж еще-то делать? И сразу он услышал как бы в самом себе гудящий, угрожающий голос: «Не делай опрометчивых движений. Повоюем только словом. Или слабо? Я не исчезну от твоего перекрещивания! Долбанет только, но я останусь. Но уж тогда держись!..» Голос звучал явственно, и по глазам массовика-затей- ника было ясно, что — да, это он говорит и вполне уверен, что предостережение его подействует. Рука Андрея пошла было назад, вниз, но замерла на полпути, будто кто-то не пускал ее, не давал опуститься. И Андрей сказал:

— Я не боюсь твоих угроз, пусть хоть долбанет.

«Остановись...» — и массовик-затейник выбросил вперед руки, как бы защищаясь от удара. Но Андреева рука уже выводила в воздухе широкое крестное знамение. Страшной судорогой вдруг искорежилось лицо свободного обвинителя. Он как-то неуклюже вертанулся на месте, смешно размахивая руками, будто за воздух цеплялся.

— Терпеть не могу поповщины! — зазвенел его тенор мгновением позже, но еще несколько секунд вид у него был, как после нокаута. Соратники молча и ошарашенно наблюдали непонятную сцену. И тут поднялась Арфа Иудовна. Места для почетных гостей, где она главенствовала, были уже заняты, почетные гости вошли раньше всех, даже раньше адвоката. Заведующий РОНО, присутствовавший в их числе, мрачно и пытливо буравил взглядом Андрея.