Лимонов Анатолий - Девочка Прасковья

Мама моя говорила:

— Не беспокойся ты, мам, ничего с нами не случится... Пашка вот уже большая, скоро в первый класс пойдет. К школе мы ее, слава Богу, собрали! Теперь легче будет, ведь я уже сама работаю.

Потом бабуля долго с мамой говорила, давала ей последние указания насчет домика, землицы, живности, похорон... А потом меня к себе позвала. Взяла мою ладошку в свои казавшиеся уже холодными руки и тихо, но строго сказала: «Прасковьюшка, пообещай мне, что всю свою жизнь будешь жить по-Божески, по-христиански, не забудешь всего того, о чем мы с тобой говорили, пели, мечтали...»

— Обещаю, бабушка! — ответила я и заплакала. — Я тебя никогда не забуду... И маме всегда помогать стану...

— Ничего-ничего, внученька, ты не плачь, ты у меня умничка... А будет когда трудно, пожалуйся мне или Параскевушке, мы услышим и обязательно поможем. А теперь ступай... Пора мне уже... Боженька ждет. Надо хоть немножко подготовиться...

Пашка замолчала и, похоже, тихо заплакала. Этот ее такой неожиданно жалостливый рассказ тронул и меня. Я хотел что-то сказать, но не смог, считая, что сейчас лучше промолчать. И еще я отчетливо понял, закрывая глаза, что такие вещи врагу не рассказывают. Значит, девчонка мне доверяет? Да и не такая уж она и вредина, просто, наверно, в мамку свою удалась — гордая и свободная... Да еще и верующая, а они ведь странные какие-то... И живется-то ей, похоже, дома не очень-то уютно и комфортно, не то, что мне, например... Мысли мои постепенно спутались, усталость скрутила все тело, и я не заметил вовсе, как уснул. И мне причудилось, будто я лежу не в тесной пещерке, а в золотом саркофаге, стоящем посреди огромной пирамиды. Тут сумрак и тишина. Откуда-то сверху тускло струится лазурная синева. На каменном полу россыпи драгоценных камней, средневековое оружие в золотой оправе, сосуды с вином и благовониями, горки заморских фруктов...

Я хочу встать, но не могу — совсем нету сил. Откуда-то слышатся голоса родителей, друзей. Похоже, они ищут меня. А я лежу в тесном саркофаге, все вижу, а подняться не могу, даже пошевелиться нет никакой возможности. Интересно, что за надпись на моем постаменте? Наверное, «Фараон Жоратон Толстый XIV».

Прикол, да и только! В гробницу начинают заходить люди. Они идут мимо, разговаривают, удивляются тому, куда это я мог запропаститься. И дела им нет до того, что я — вот он, лежу рядышком. Но для них я — всего лишь пустая мумия, седая старина... Вот идут папка и мамка, вон Мишка Сальцов, а вон и Гоша Боксерманн, и другие ребята, весь наш класс и учителя... А это и туристы пожаловали: дедок-спортсмен, старичок с камнями, бард с гитарой, следопыт со своим неразлучным пауком, Фомка с Лизкой, тетя Зоя, бабульки на подводе проехали, а вон и паромщик зычно стучит по гладким мраморным плитам своими подкованными кирзачами... Никто не нашел меня... Наконец, кто-то подбегает к саркофагу, и я слышу: «Жорка, ты здесь?» Я хочу ответить голосу, который никогда ни с каким другим не спутаю: «Да, я тут, тетя Клава, помогите мне выбраться!» Но и речь у меня пропала, и все тело сковала какая-то мертвецкая холодрыга. Ушла и соседка, печально и разочарованно вздыхая. Вдруг опять шаги! Кто-то идет прямо ко мне! Гляжу в золотые глазницы. Ба! Да это же сам Тутанхамон! Живая мумия! Подошел, приподнял крышку. Посмотрел на меня впалыми красноватыми глазами и покачал головой: «Муш куейс! Муш куейс!» И тоже убрался восвояси. Стало совсем холодно, одиноко и тоскливо. Точно меня и впрямь захоронили заживо. Проклятье! Да что же мне делать?! Так и погибать здесь, в этом дурацком саркофаге? И никогда больше не увидеть ни солнца, ни леса, ни реки, ни людей?! Слезы выступили у меня на глазах. И тут слышу чью-то легкую поступь. Гляжу — а это Пашка идет! Я сделал невероятное усилие и, разомкнув губы, произнес: «Пятница, помоги!» Но голос получился такой скрипучий и неестественный, точно это возопил монстр, восставший из ада! Эхо подхватило мой вопль и он гулко забился в недосягаемой свинцово-серой вышине сводов пирамиды. От услышанного у бедной девчонки, должно быть, сердце ушло в пятки. Туча испуганных летучих мышей заметалась во мраке, отчаянно вереща и поднимая клубы пыли. Но Пашка вовсе не испугалась и подошла к саркофагу.

— Ну что, Жора-Обжора, вот до чего довело тебя твое неверие! — ехидно произнесла она.

— Помоги, Пятница, пожалуйста! — снова прохрипел я.

— А не ты ли поливал меня ледяной водицей? Вот теперь сам и лежишь, как холодный айсберг! Бесчувственный чурбан... Так тебе и надо!