Петров Александр - Неофит в потоке сознания

Я несколько раз щипал свое напряженное колено под скатертью свадебного стола, желая убедиться, что это не счастливый сон, который вот-вот закончится, и я вернусь в обычное унылое существование всеми унижаемого новобранца в холодной казарме, пропахшей карболкой и сапожной ваксой. Теща ликовала в волнах всеобщего к себе внимания, непрестанно играя роль счастливой королевы-матери, тесть сидел напротив с лицом, на котором по диагонали крупными буквами проступала надпись: «ну вот и ты вляпался», а я им отвечал безумной улыбкой пьяного от счастья маргинала и не мог поверить самому себе. Но, нет – вполне реальная и ощутимая боль от щипков, крики гостей, шипение шампанского и наши неумелые поцелуи под сладкие вопли «горько!» – снова и снова уверяли меня в том, что буйствующее вокруг веселье – это счастливая реальность, свалившаяся на нас ни за что, лишь только за нашу безумную, так и непонятую отцовским умом любовь и потребность идти по жизни рука об руку, до последнего дыхания, до того таинственного перехода в мир иной, где супруги будут жить дальше и дальше, а их любовь, зародившаяся на этой странной земле, продолжится в вечности.

Мы уже прожили вместе несколько лет, любовь моя окрасилась более глубокими, насыщенными тонами, но то первое чувство необходимости защитить и утешить любимое существо – продолжает жить и заставляет терпеть всё, что было и есть в наших отношениях.

Наверное, это передается как-то через гены, а может, через воспитание, только любой мало-мальски опытный в супружестве человек скажет, что если хочешь узнать, какой станет девушка в будущем, нужно посмотреть на её мать. Будущая теща невзлюбила меня с первого взгляда, но это почему-то нисколько не насторожило, может потому, что дочь тогда своим поведением отрицала её мещанские ценности и желала найти в своей жизни то, чего не было у матери – любви, нежности, романтики… Только прошли годы, и я стал замечать, как всё чаще дочь соглашается с материнским мнением и в конфликтах принимает её сторону. С другой стороны, я со временем стал всё больше походить на тестя и замечать у себя в характере внешние признаки мужа-мученика и страстотерпца, молчаливое перенесение обид для которого и упрямое терпение невзгод становится основной линией поведения в семье.

Жена моя предавала меня так же просто и естественно, как маленькая девочка в присутствии взрослых садится на горшок, во-первых, потому что хочется, во-вторых, её так научили, а в-третьих, если сделаешь это не туда, от старших можно и ата-та получить – чего ж тут думать, на то он и горшок, чтобы на него усесться и сделать свои дела, а потом еще и закричать, мол, дело сделано и теперь наступила очередь взрослых подключиться к процессу; и мама берется за дело, без эмоций: дитя просит, надо помочь. Так поступали её подруги, мамы, бабушки, так поступала и моя жена. Мог ли я обижаться на эти почти узаконенные предательства? Имел ли право? Она не виновата, твердил я себе, так воспитала её мать, наше несовершенное окружение, моя чуть подросшая маленькая девочка – всего-то жертва психологического насилия, а мне необходимо подставить плечо, на которое она или обопрётся или нет.

В первые дни, месяцы, годы нашей совместной жизни мне настойчиво приходилось разрушать мнение жены о себе, как о гадком утёнке, по ошибке попавшем в лебединую стаю. Я любовался моей Верой, восхищаясь фрагментами её тела, лица и одежды, я любовался ею в целом, в полном комплекте её цветущей девичьей красоты – а она гляделась в зеркало, тысячный раз рассматривала себя и не понимала, чем тут восхищаться, даже иной раз обижалась, думая про себя, что я издеваюсь над ней, и хмурила брови. Моя эстетическая война с её предрассудками, с тем унизительным мнением, которое внушили ей красавица-мать и суровый отец, не отличавшийся комплиментарностью, особенно в отношении своих домашних женщин, моя многомесячная битва с окружением, осадой и внезапными атаками, за свою любовь и своё право любящего мужчины видеть в любимой идеал – всё это, ой не сразу, но все же дали положительный целебный результат.

Однажды в магазинчике женской одежды мы разыграли сцену из голливудской «Красотки», где Ричард Гир корчит физиономии – то уничтожающие, то удовлетворительные, – а Джулия Робертс меряет платья, одно за другим. Я утопал в кожаных перинах винтажного дивана, небрежно помахивая золотистой кредитной карточкой, Вера выбегала из-за штор кабинки и кружилась передо мной, всякий раз всё более румяная, со сверкающими глазами, а я «делал лицо». Наконец, она выпорхнула в синем невесомом платье – я даже вскочил из своей кожаной берлоги и восхищенно уронил челюсть на воротник рубашки. Вера смутилась, Вера засияла, а я замахал руками, пытаясь жестами выразить то, что не мог вымолвить ртом. Она подошла к зеркалу, всмотрелась в собственное отражение и впервые почувствовала себя тем, кем и была для меня с первой секунды нашей встречи – красавицей. Дома она надела платье и показалась в нем родителям.