Козлов Сергей - Отражение

— Будь здоров, батя, — это он постарался сказать ничего не выражающим, этаким беззаботным тоном.

Мог он, конечно, шепнуть своим, чтобы пока идут переговоры, расползались в этой густой траве и тихонько делали свое дело, но не стал. А вот почему не стал, самому было непонятно.

— Че ж вы, ребята, свою собственную землю воевать приехали? — продолжал Корчагин. — Какой вас Гитлер сюда послал?!

И голос его злосчастная поляна каким-то неимоверным образом усиливала. Слова неслись со всех сторон, точно отражались от зеленой стены леса, или вокруг поляны стояли многомощные невидимые динамики, а где-то в кустах припрятан ревербератор, потому как каждая фраза сопровождалась гулким эхом. Самого Корчагина такой эффект нисколько не смущал. Вышел, что называется, дедушка Святогор из сказочных лесов поговорить...

Ох и корил их Егор Васильевич на чем свет стоит. С абстрактной точки зрения да в лишенной нынешнего контекста ситуации могло показаться, что вышел раздосадованный батяня поунять разгулявшихся сынов. И Кобрин сам не заметил, как опустил глаза в землю.

— А нам-то каково? Нешто нам в удовольствие молодых ребят отстреливать? Сколько можно нам друг в друга стрелять на радость врагам нашим? Это ж, почитай, с семнадцатого года уняться не можем! В Москве-то вашей уже давно одни неруси правят! И вы этих нерусей слушаете?!..

Корчагинский пафос до Кобрина уже не доходил. Он вдруг подумал, что в очередной раз остался без работы. И испытал от этого осознания огромное облегчение.

— Да у нас тут работы непочатый край!.. — Словно прочитал его мысли былинный дед.

«А что теперь сделает Осинский? — думал о своем Кобрин, — Чеченов пошлет? Те, если полные дураки, согласятся, но тут им все Буденновски и Кизляры припомнят...»

Кобрин привыкал к давно забытому чувству неопределенности и пустоты, ожидающих его впереди. Он прислушивался к ним и сверял самого себя с самим собой. А не прорвется ли из какого-нибудь закутка души равнодушная злоба? Вроде, прижилась за последние годы. Нет, только пустота и усталость... Он поднес к губам рацию:

— Всем медленно подниматься, оставив оружие на земле, руки в голову...

И не было никакой обиды, что переиграли его какие-то деревенские мужики.

3

Увидев, как сдаются боевики Кобрина, Степан Рогозин не поверил своим глазам. С тех пор как Корчагин, нарушив все инструкции, пошел на врага «с открытым забралом», Степан предполагал самое худшее развитие событий. Он ждал, что вот-вот у края поляны появятся парни в камуфляжной форме, каждый из них уже давно получил на уничтожение свой сектор обстрела. Ждал, что вот-вот их командир предательски выстрелит в широкую корчагинскую грудь, а сам мгновенно упадет в высокую траву, где пули и картечь деревенских мстителей его не достанут. Но кобринские бойцы поднимались без оружия, подняв руки...

Этому отказывался верить весь предыдущий «боевой» опыт Степана. Такого просто не могло быть! Людям, которых привел с собой Кобрин, уже давно наплевать, где и в кого стрелять. Они избалованы деньгами и безнаказанностью, они повязаны кровавым братством, они не признают никаких законов, кроме права силы... И уж какое особенное слово сказал им Егор Васильевич? За какую последнюю извилину в их мозгах оно зацепилось? Удивительно, правда, было, как звучала речь Корчагина над этой проклятой поляной, и все это время казалось, что и дальше начнет происходить нечто удивительное или чудесное. Но капитуляция московских головорезов выходила даже за рамки удивительного.

Степан даже встал из своего укрытия в полный рост, пытаясь получше увидеть происходящее в центре поляны. С расстояния в полторы сотни метров он мог видеть, как поднялись из густой травы одетые в камуфляж парни. Понурив головы. Кто держал руки над головой, а кто за головой. Некоторые опускали руки, стояли поплевывая, цедя матерщину сквозь зубы. Между тем, их командир продолжал о чем-то беседовать с Корчагиным, правда голос Егора Васильевича теперь уже не был слышен, словно трубный глас с неба. Двое делали перевязку раненому...

Вдруг с противоположной стороны поляны прозвучал выстрел. Все встрепенулись, камуфляжники, казалось, готовы рвануться с места — назад к оружию. Но из них никто не упал. Зато появившийся на краю поляны Тюлин с этой стороны едва был заметен. Он старательно махал стволом своего ружья, показывая, что все нормально. Объяснения его еле достигли ушей Степана.

— Рыжий какой-то зарезать меня хотел!.. — кричал Тюлин. — Так что я самооборону применил! Нафаршировал я его! Ага!.. А че делать было!? Глаза-то у него бешеные...