Козлов Сергей - Отражение

3

Нагнав туч, ветер неожиданно затих. Будто и не было его. Лег в траву и еле там шевелился. И непонятно было: то ли затишье перед грозой, то ли опять что-то неладное творится на этой поляне. Грозу обещали всполохи зарниц на востоке, а о неладном говорила вязкая, точно из пластилина, тишина. И опустился вдруг сумрак, воздух стал темно-серым и малопроницаемым. И когда поплыли над поляной огни, которые в океанах называют огнями святого Эльма, мужики зачарованно уселись на траву, забыв о взаимном недоверии и об оружии. Кобринские бойцы вполголоса переговаривались, поругивали Осинского, некоторые вспоминали истории из своего армейского прошлого, связанные с подобными чудесами природы. Из местных говорил только дед Монин.

— Я этта много раз видел. Да-да. Одни старики говорили, что здесь нехорошее место, другие старики наоборот говорили, а я так думаю — просто не нашего это ума дело. Одни старики говорили, что это души умерших, а другие — неродившихся, а я так думаю — это какие-то знаки с неба, и кто их прочитать сможет, тот большое знание иметь будет.

И замолчал. Притихли и все остальные.

С края поляны, откуда недавно вернулись Павлов, Кобрин, Монин и Тюлин, шел Рогозин. И все увидели, что пространство как-то невообразимо вытянулось именно в ту сторону, и получалось, что горизонт сливается с верхушками сосен именно там, где кончается поляна. И не просто сливается, небо и земля образуют не внутренний угол, обращенный к зрителям, а внешний. Точно угол этот вывернули в обратную сторону. И небесная сторона этого угла стала вдруг отражением земной в такой же обратной перспективе. И видавшие виды охотники, солдаты и теперь уже бывшие бандиты видели то, чего не видел неторопливо шагающий по поляне Рогозин. А не видел он точно такого же Рогозина, уходящего в небо, где отражалась и высокая трава и неровная хвойная гряда. И чем ближе подходил Рогозин, идущий по земле, тем выше поднималось в небо его странное и почему-то несинхронное отражение.

Метров с пятидесяти он даже сквозь сумрак увидел или понял, что все взгляды прикованы к нему, и остановился. Медленно, словно почувствовал неладное, начал оглядываться. Но тот, уходящий в небо, обернулся первым. И каждый, из находившихся тогда на поляне, мог в этом поклясться.

Какое-то время (если оно не остановилось) они внимательно смотрели друг на друга. И уж улыбнулся уходивший в небо, или это всем одновременно показалось, но только он первый повернулся и медленно пошел дальше, исчезая в клубящемся и вспыхивающем зарницами мареве туч. И блуждающие над поляной огни потянулись следом.

— Кто бы рассказал, в жизни бы не поверил, — прошептал сам себе Кобрин.

— Часовню здесь поставить надо, — отозвался Павлов.

— Господи! Двое нас или один я? — спросил в небо на своем месте Рогозин.

И показалось ему, что слышит он где-то поблизости голос отца Николая: «Теперь, сыне, один за двоих, поелику от века на Руси так стало — после всякой брани и всякого мора один за двоих труждался, а сих бед на Руси нескончаемое множество... И те, кто ушли, молят за нас грешных на небе...»

И те же самые слова повторил ему отец Николай уже в городе. В той же келье, где они когда-то чаевали, Семен рассказал ему обо всем, что произошло с ним и его товарищами за это время.

— И все никак понять не могу: то ли оторвали от меня часть, то ли наоборот прибавили... Да и как теперь с его последней просьбой быть? Я такую ложь не то что носить в себе не смогу, но даже помыслить!..

— Положись на Промысл Божий, — прервал его священник, — а что касается — прибавилось или убавилось, то уж не мне тебя учить: если где-то берется, то в другом месте прибавляется. Но крест у каждого из вас свой был.

— И все же в нашем рождении какая-то мистика ...

— Но при абсолютном внешнем сходстве, внутри вы совсем не походили друг на друга, и я подумать боюсь, что было бы, если б качества обоих сошлись в одном человеке. Вы ведь даже любили по-разному.

— Говорят, близнецы очень чувствуют боль друг друга. А я только его последнюю боль почувствовал. И досаду. И еще говорят, что один близнец другого надолго не переживет.

— А вот тут уж тем более Воля Божья, — нахмурился отец Николай, — меньше думай о том.

Дверь кельи открылась, и с порога прозвучало:

— Отче, там насчет венчания пришли!

Это был Майкл Кляйн. Посвежевший. С осмысленным взглядом, но совсем другой заботой на лице. Он подошел к Рогозину и протянул руку:

— Михаил.

Глава шестнадцатая