Агафонов Николай - Да исправится молитва моя

Глава 11. Монахиня Корнилия

Анну с Акулиной арестовали прямо на пристани, где они собирались сесть на теплоход. Так что до губернского города послушницы добрались, но уже под конвоем солдат. Тюрьма — страшное место, а тюрьма тех времен страшна своей неизвестностью. Когда Анна с Акулиной бежали из монастыря, их гнал страх, а после ареста на какое-то время наступило успокоение. Будь что будет.

Две недели Анна с Акулиной просидели в переполненной камере, но никто с ними разбираться не торопился. Камеру постоянно пополняли новыми арестантами, а других, наоборот, уводили.

Ближе к вечеру из двора тюрьмы разносились ружейные залпы. Анна с Акулиной уже знали, что это идут расстрелы заключенных. Вновь стало страшно. Молились, но страх не проходил. Каким-то образом слухи о том, что творится в тюрьме, проникали и в их камеру.

Они узнали, что где-то рядом сидит отец Владимир Каноников. А вскоре пришло ужасное известие — отца Владимира расстреляли. Узнали и подробности расстрела.

Когда отца Владимира вместе с другими узниками вывели во двор тюрьмы на расстрел, батюшка так сердечно молился, что солдаты смутились и отказались расстреливать священника. Их командир подскочил к отцу Владимиру и, угрожая пистолетом, стал требовать, чтобы тот замолчал. Отец Владимир осенил его крестным знамением и сказал:

— Стреляйте, я готов.

Тогда революционер пришел в такую ярость, что вместо того, чтобы стрелять, стал бить рукояткой пистолета по благословляющей его деснице. Рассказ о казни отца Владимира придал девушкам мужества, и они сами начали готовиться к смерти.

Наконец-то Анну вызвали к следователю. Следователь — маленький, щупленький человечек — часто сморкался в платок и задавал вопросы, которые Анне казались совсем не относящимися к делу. Не получала ли она писем от родителей? Поддерживает ли связь с кем-нибудь из знакомых и друзей своих родителей? При этом следователь не задал ни одного вопроса об обстоятельствах дела с рабочим, напавшим на Анну в монастыре. Напоследок он ей сказал:

— Учтите, гражданка Берестова, советская власть — это серьезно и надолго, и мы никому не позволим подрывать ее основы.

Анну увели вновь в камеру и вызвали Акулину. В камеру Акулина больше не вернулась. Ее после допроса сразу же отпустили на свободу, хотя она тут же призналась следователю, что сама ударила по голове Михайлова.

— Подумаешь, мужика по голове треснула, — пожал следователь плечами, — ты представитель бедноты и ради таких, как ты, мы революцию свершили. Иди и больше с гражданкой Берестовой не общайся. Она из класса эксплуататоров и тебе не пара. Не позволяй этим развращенным дворянским девицам морочить тебе голову.

Когда же Акулина пожелала вернуться в камеру, чтобы быть рядом с Анною, следователь велел солдатам прогнать ее из тюрьмы.

Вскоре Анне объявили, что она приговорена к расстрелу за контрреволюционную деятельность. Как она мысленно ни готовилась к этому, но, услышав приговор, пала духом. Всю ночь проплакала, вспоминая свою короткую жизнь и сетуя, что не удалось ей свершить в этой жизни что-нибудь значительное.

«Да, я собиралась посвятить свою жизнь Богу, но к смерти оказалась не готова. Поднимется ли у меня рука благословить палачей, как это сделал отец Владимир? — мучительно размышляла Анна. — Нет, на такое я не способна. Я хотела жить. Когда уходила в монастырь, то представляла свою жизнь долгой, и даже видела себя почти столетней схимницей, молящейся за весь мир. Эти мечты согревали мою душу тщеславием. Вот, мол, я какая. Смотрите на меня, чего я достигла. Как же глубоко въелась гордыня в душу! Как мы порой не замечаем ее, и оправдываем, и превозносим себя, и любуемся собою! Вот если бы умереть геройски, а так, в безвестности, по ложному обвинению в какой-то контрреволюции. Нет, с этим тяжело смириться...»

Каждый раз, как открывалась дверь камеры, Анна со страхом ждала, что ее поведут во двор тюрьмы на расстрел.

Но дни шли за днями, а на расстрел ее не вели. Анна вконец извелась, ожидая смертного часа. Извелась так, что больше ждать было невыносимо, и она стала молить Бога приблизить свою кончину. Странное дело: она боялась смерти и в то же время начала страстно желать ее — как избавления от страхов. Неизвестно, сколько бы продолжались мучения девушки, если бы в камеру не привели монахиню Корнилию.

О, как обрадовалась ей Анна! Она бросилась к ней в объятия и плакала. Корнилия поглаживала голову Анны, приговаривая: