Агафонов Николай - Да исправится молитва моя

— Братья и сестры! Зрите! Вот архангелы революции на конях во имя Господа сокрушают колесницы гонителя фараона-царя. Да будут благословенны эти красные орлы, воспарившие над мраком царизма. Ура!

Вскоре Иаков уехал в Москву делегатом на съезд обновленцев и вернулся оттуда уже епископом. Он гордо разъезжал по городу в открытой коляске вместе с женой-епископшей, вызывая гнев народа. Люди плевали ему вслед.

Как-то секретарь обновленческой консистории сказал Иакову:

— А вы, владыко, знаете, что народ вам вслед плюет?

На это Иаков, рассмеявшись, ответил:

— Христос тоже терпел оплевание и заушение.

В народе обновленческого епископа прозвали Яшка-галифе — за то, что тот любил прогуливаться по городу, одетый в начищенные до блеска хромовые сапоги и офицерские брюки галифе.

Вызывающее поведение Яшки-галифе оттолкнуло остатки его и так немногочисленной паствы, и он вознамерился прибрать к своим рукам Преображенский храм.

Анна с Акулиной стояли на клиросе храма. Шло чтение часов перед началом литургии, и тут и храм вбежал церковный сторож Иван Матвеевич и закричал, перебивая чтение псалмов:

— Православные! Яшка-галифе, антихристов слуга, идет в храм!

Из алтаря выглянул старенький отец Иаков и, боязливо перекрестившись, вновь скрылся в алтаре. День был будничный, народу в храме стояло немного, в основном женщины. Анна с Акулиной переглянулись и, не сговариваясь, пошли торопливым шагом к выходу из храма. За ними потянулись и другие прихожанки. Когда они вышли на церковную паперть, по ее ступенькам уже поднимался Яшка-галифе в муаровой рясе, с большой серебряной панагией на груди.

Он шел нарочито медленной, важной поступью. Позади него вышагивали две девицы, а за ними обновленческий протодиакон и секретарь консистории. Яков поднялся на амвон и, указывая на толпу прихожанок, сказал своим спутникам:

— А вы говорили мне, что встречи архиерея не будет. О! Несмысленные и косные сердцем! Вы лгали на наш благочестивый православный народ. Вот он, встречает своего архипастыря. Зрите, маловеры!

При этих словах Яшка, широко улыбаясь, шагнул навстречу женщинам, сгрудившимся у входа. Те, однако, сомкнулись еще тесней, решительно не собираясь пропускать лжеепископа в храм. Яков приостановился, а затем поднял сразу обе руки, осенил толпу архиерейским благословением.

— Пойдемте, православные, в храм и помолимся Богу о умирении многострадальной земли Русской.

Из толпы выделилась Анна.

— Извольте немедленно покинуть приделы нашего прихода! — сказала она, обращаясь к Иакову.

Лицо у епископа покрылось багровыми пятнами:

— Противящийся архиерею противится Церкви и Богу. Покайся, женщина, дабы не подвергнуться тебе церковному прещению.

— Вы для нас не архипастырь, а самозванец, — сама удивляясь собственной смелости, выпалила Анна.

— Ах ты, сука! — вскричал Иаков и толкнул Анну в грудь.

Девушка упала бы, если бы не стоящая позади нее толпа. К Якову с криком кинулась Акулина:

— Ирод проклятый, да ты еще драться!

Ей попытались перегородить дорогу две женщины, сопровождавшие Якова. Завязалась потасовка. Акулина ухитрилась схватить Якова за руку и потянула его со ступенек паперти. Яков выдернул руку и откинул полу рясы, из-под которой сверкнули начищенные хромовые сапоги. Лжеепископ запустил руку в карман галифе, выудил револьвер и два раза пальнул в воздух. Женщины в страхе рассыпались по сторонам. Около Иакова образовалось пустое пространство. К собору уже бежали двое военных. Они расстегивали на ходу кобуры с пистолетами. Как только они подбежали к Иакову, он указал на Анну:

— Вот она, контрреволюционная зараза. Богомерзкая тварь...

Глава 13. Боль памяти

Вагон скрипел, раскачивался и бойко отстукивал километры по безлюдным казахским степям. Пассажиры в большинстве своем или спали, или пребывали в блаженной дремотной задумчивости. Анна отвела взгляд от скучного пейзажа и прикрыла глаза. Она уже дремала, убаюканная колыбельной песней крестьянки, что сидела напротив нее и качала на коленях трехлетнего мальчика, как вдруг сонная пелена разорвалась криком ребенка: «Мама! Мама!» Анна открыла глаза. Мать ребенка куда-то отлучилась, и малыш, не обнаружив ее рядом, испугался. Анна вновь прикрыла глаза, надеясь заснуть, но в сознание настойчиво пробивался другой голос, тоже зовущий свою мать. Голос безнадежной тоски.

Это было в самом начале этапа на Соловки. После ареста они с Акулиной почти две недели дожидались решения коллегии ОГПУ в тюремной камере, где вповалку на бетонном полу, тесно прижавшись друг к другу, лежали не менее двухсот женщин, а помещение было рассчитано лишь на пятьдесят. Ни лавок, ни столов, никакой другой мебели не было, если не считать большой деревянной лохани, служившей арестанткам отхожим местом. Воняло в камере невыносимо. И когда их наконец вывели из тюрьмы, Анна испытывала поистине блаженное чувство, жадно вдыхая ночную прохладу спящего города.