Яковлев Александр - Век Филарета

Валуев тут же встал. Отдав должное мудрости и гуманизму государя, он рассказал, что в Москве случайно узнал о довольно снисходительном отношении покойного митрополита Платона Левшина к расколу.

— Прославленный московский святитель полагал, что пасты­рю церкви Христовой невозможно убедить раскольников в их заблуждении. За протекшие века накопилось так много погреш­ностей и неосторожностей в писаниях церковных учителей, что всерьез исправлять их означало бы подать повод к великому соб­лазну И злу, горшему, чем раскол. Потому богословы всерьез и не спорят с раскольниками, что опасаются разойтись в основах учения. В свете изложенного проблема регистрации смешанных браков, право же, должна быть решена положительно.

— Интересно! — воскликнул Александр Николаевич,— Это действительно важно. А кстати, почему Филарет не огласит мне­ния митрополита Платона?

Вопрос был обращен к Валуеву, и тот с удовольствием ответил:

— Слышал я, что собственноручное изложение взглядов Пла­тона владыка Филарет вырезал из его сочинений, дабы не со­блазнять маломысленных.

Государь невольно улыбнулся.

— Как искренне люблю я и почитаю нашего святителя, но — устарел он со своей старческой осторожностию. Боязлив чрез­мерно. Два годя я его уговаривал проехаться по железной дороге в лавру — насилу уговорил на сей подвиг. Полагаю, господа, на­кануне церковной реформы мы должны действовать решительнее, не страшась невесть чего. Начнемте в церковной жизни с малого, дабы дело подвигалось действительно, а не свелось, как это у нас часто бывает, к одному отписыванию.

Ахматов прерывающимся от волнения голосом призвал госу­даря не забывать о несчастиях нашего времени, поражающих цер­ковь прежде всего, и выступить первым сыном и главным по­кровителем Православной Церкви. Однако Урусов, часто откашливаясь, согласился, что допустить регистрацию смешанных бра­ков возможно, правда, при четко оговоренных условиях. Отец Василий порадовался любви государя ко всем своим подданным и снял свои возражения. Тут Валуев довольно потер руки.

Князь Василий Андреевич Долгоруков, по обыкновению, мяг­ко и нерешительно, но высказался в пользу облегчений. Более пространно говорил князь Александр Михайлович и также при­соединился к большинству. Ахматов так сжал челюсти, что жел­ваки выступили под русыми бакенбардами, а ничего уж не по­делаешь — вопрос решен.

Спустя четыре дня в кабинете государя Ахматов принужден был в присутствии императора выслушать проект высочайшего повеления из уст Петра Александровича Валуева. Окна кабинета выходили на Адмиралтейство, но неукротимое солнце и здесь светило все так же ярко и горячо. Ахматову напекло затылок, но он не решался пересесть.

— Что ж, я одобряю! — довольно сказал Александр Никола­евич по завершении чтения и, глянув на сумрачное лицо обер-прокурора, добавил довольно строго: — Ne foites pas

une figure de circonstance. /Не делайте такого лица ( фр.) / Теперь остается объявить сие для всеобщего сведения.

— Государь! — Ахматов вскочил с кресла и вытянулся,— Ос­мелюсь сказать, что мои убеждения совершенно противны при­нятому решению. Возможно ли мне оставаться обер-прокурором, когда... Прошу вашего дозволения о выходе в отставку.

— Граф! — мягко и укоризненно произнес Александр Нико­лаевич,— Я вполне признаю за тобою право сохранять свои убеж­дения, однако, в свою очередь, имею право требовать, чтобы моя воля была исполнена тобою на посту главы Синода.

— Ваше императорское величество, дозвольте мне повторить прошение об отставке,— твердым голосом сказал Ахматов.

— Я рассмотрю этот вопрос,— сухо ответил царь.— Но между тем я требую, чтобы моя воля была исполнена.

22 марта Ахматов принужден был объявить высочайшее по­веление Синоду, а вскоре был заменен на посту обер-прокурора графом Дмитрием Андреевичем Толстым.

А 12 апреля на вилле Бермон, расположенной в возвышенной части Ниццы, в окружении отца, матери, братьев и невесты скон­чался наследник российского престола.

Никса понимал, что умирает. Приглашенный настоятель пра­вославной церкви отец Иоанн Прилежаев после исповеди вышел от него в слезах.

— Никогда ранее не случалось мне встречать в юноше такой глубоко сознательной веры! — вырвалось у него.

Шла Страстная неделя. У императрицы недоставало сил ходить в церковь, но в своей комнате она не выпускала из рук Евангелия (подаренного московским митрополитом) и молилась, молилась, не замечая своих слез. Докторов она уже не слушала. Умом понимала, что Никса уходит, но примириться с этим не могла.