Неизвестно - Силецкий Малюта

АЛЕКСАНДР СИЛЕЦКИЙ

МАЛЮТА

Рассказ

Утро выдалось на редкость хмурым. Я едва смог оторвать голову от подушки и привычно глянул в незашторенное с вечера окно. Дым из трубы над заводским корпусом, изгибаясь чёрно-белой петлей, застилал лозунг на крыше.

«МЫ ПРИДЁМ...» - алело, как на параде, «К ПОБЕДЕ» - едва проглядыва­ло сквозь сизоватую мглу, и уже на другом конце дома выглядывало из черного шлейфа слово «ТРУДА.».

А из головы все не шел дурацкий сон, приснившийся мне этой ночью.

И вправду, очень странный сон...

Я проснулся с тяжелой головой, словно вечером напился, и было такое чувство, будто я вовсе и не спал в эту ночь, будто всю ночь я где-то пробродил, проколо- бродил - а где, и не припомню теперь, - отчего-то без удержу смеялся, потом зло грустил, короче, вел себя недостойно и глупо, и виной всему - небольшое письме­цо, подсунутое кем-то под дверь моей квартиры.

Во сне человек если что вдруг и читает, то обычно сущую бессмыслицу, чаще же он вообще не в силах вникнуть в текст - вертит себе перед глазами некое издание или написанную от руки страницу, а буквы пакостно сливаются друг с другом либо исчезают совершенно, если попытаешься хоть как-то разобраться в них, и остается одно впечатление, что читал, очень интересное и важное, но только - впечатление, на деле же - сплошной самообман.

Со мной, однако, все случилось по-иному.

Словно наяву, я ощутил тогда в своих руках прохладный, белый, упругий кон­верт - затрудняюсь сказать точно, был ли он новым действительно или его белизна явилась плодом моих сонных иллюзий, не знаю, но точно помню, что держал в руках большой конверт, на котором косым, грубым почерком, старинными бук­вами и через «ять», было написано мое имя: «Андрею Своромееву» - и только, и никакого адреса, ни штемпеля, ни марки я не углядел.

Как обычно происходит в наших снах, я ничуть не удивился этому посланию: я просто вскрыл конверт и извлек из него желтый, ветхий лист - в отличие от само­го конверта он был, безусловно, очень старым, и опять это меня тогда ничуть не удивило; я развернул послание и принялся читать.

Составлено письмо было старинным слогом и весьма коряво, так что в памяти моей остался только общий смысл написанного:

«Малюта — помнишь Малюту? — шлет тебе свое благодарение за хлеб- соль и за водку, коими ты потчевал с любезностью и щедро. Малюта пом­нит добрые дела — сам когда-нибудь порадуешься: “Ай да Малюта, ай да молодец!” Ты разумный человек и деловой к тому же, ты помог мне словом, и было оно лучше золотого подношения. Небось, и сам не ведаешь, как, схо­ронив меня от недругов моих, помог мне в тяжкую годину собрать рать опричную — благословит тебя Господь за это! — а в долгу я оставаться не привычен: шлю тебе пятьсот рублёв серебром, денежки немалые. И беги ты с ними за кордоны, подале, где бы зла на тебя никто не имел. А зло-то будет пребольшое, уж поверь мне, и тебя оно коснется, и всех нас. Уезжай из ро­димых мест в места незнакомые и вспоминай Малюту — всю вашу вину он в себе затаит».

Помню, я не воспротивился в душе письму, я словно ждал его - и оно пришло, и все казалось тогда естественным и понятным.

Я сложил листок и спрятал в конверт, а конверт. ну, хоть убей, запамятовал начисто, куда же его дел, осталось только в голове: было письмо, никуда не пропало . Ведь еще во сне забыл - пойди-ка вспомни наяву!

Вот эдакий буквальный вздор привиделся мне нынешнею ночью.

Я, конечно, человек отнюдь не суеверный, разных там примет и вещих снов не признаю - и тем не менее проснулся поутру с тяжелой головой, и было мне слегка не по себе, как будто я и впрямь всю ночь творил дела не больно-то достойные, заплечно-злые.

Я поднялся нехотя с постели и взглянул на часы. Они показывали шесть утра, хотя за окном уже вовсю светило солнце и улица гудела и хрипела, как сто тысяч разболтавшихся водопроводных кранов, - да, часы показывали только шесть утра, а ведь известно: в зимние дни городская жизнь начинает нервно суетиться не как летом - много позже.

Значит, часы встали, решил я.

Я подошел к телефону и набрал номер.

«Одиннадцать часов ровно», - сообщила трубка, уверенно и отстраненно.

Одиннадцать, вот так-так, у всех нормальных людей скоро начнется обед, по­думал я, и на работу, стало быть, идти резона никакого нет - проспал я здорово.

Начальство у меня на этот счет своеобразное, бедовое: уж лучше вовсе не явить­ся, а потом наврать с три короба про разные вселенские причины, чем невинно опоздать на несколько минут.