Неизвестно: Силецкий Малюта

Однако я был голоден и все свои смятения резонно приписал тоске опустошен­ного желудка.

И в конце концов, решил я, даже если это не Малюта, а вполне обычный чело­век, ничем не знаменитый и к истории ни сном ни духом не причастный, - бог с ним, погуляю вечерок в его компании, а там, глядишь, и блат в мясном отделе заимею или просто буду временами вспоминать, подсмеиваясь над своей не в меру разыгравшейся фантазией; и человеку тоже будет, надо полагать, приятно - ведь, не­бось, не регулярно, изо дня в день, вот так-то, на халявку, в «Москву» ходит, оттого, глядишь, и добрым словом невзначай помянет - в общем, кончится все складно, по-людски.

Вечером я надел выходной свой костюм неведомо какого, но приятного для глаза цвета, напялил белую крахмальную рубашку с интересным галстуком - пода­рок к дню рожденья, да все не случалось повода на людях щегольнуть - и на метро поехал в ресторан.

Еще издали я заметил у входа Малюту - тот стоял в старом осеннем пальто, под­няв воротник и нахлобучив на самые брови истертую солдатскую ушанку, и время от времени резко притоптывал, не давая замерзнуть ногам.

- Добрый вечер. Я, кажется, не опоздал? - сказал я, приблизясь к нему.

- Добрый, добрый, - ответил он. - Порядок.

И мы шагнули в вестибюль.

Гардеробщик подозрительно оглядел Малюту с ног до головы, но ничего не сказал и принял у него пальто с засунутой в рукав шапкой, брезгливо подцепив истрепанную петлю вешалки одним безымянным пальцем.

Малюта, нимало не смущаясь, сообщил внезапно в вестибюльное пространство: «Ох, и натопили!..», расстегнул засаленный ворот выцветшей ковбойки, сдвинув вниз такой же присаленный узел бежевого галстука, достал из кармана залоснивше­гося на локтях пиджака готовую самокрутку зверских размеров и закурил, пахнув едким дымом в лицо гардеробщику, когда тот вернулся с нашими номерками.

Короче, Малюта, мой ненаглядный и беспечный спутник, пусть и по-своему, но уже - «гулял».

И пошли мы с Малютой Скуратовым, рука об руку, вверх по мраморной белой лестнице, чтобы чуть не в поднебесье, на последнем этаже, под сводами огромного, тоже отделанного мрамором, зала, шумного, бестолкового и потому похожего на вокзал, договориться о чем-нибудь - о чем же, в самом деле? - мы пошли и сели с ним за столик в углу, а мимо нас скользили наглые официанты, туда-сюда мотались люди, взбудораженные музыкой и всяческим питьем, плыли клубы дыма, и мы рас­творились среди этой суеты, исчезли из обыденного мира - для всех остальных, как, впрочем, и для бойкого официанта, лишь только он принял от нас заказ.

- Так вы хотели говорить со мной? - спросил Малюта, и я увидел рядом с со­бой его лицо, рябое и насмешливое, и глаза его, холодные и пустые, как осколки бутылочного стекла, вправленные в чуть дрожащие, красные веки. - Г оворить. Я попусту трепаться не люблю.

- Кто вы? - сказал я тихо, но мне показалось, что слова мои загремели над миром и все люди - и те, что сидели вокруг, и те, что были за тысячи верст отсюда, - разом обернулись и засмеялись мне в лицо, глумливо и презрительно: «Глупец, и ты не знаешь?!.»

- Для чего спрашивать, не понимаю, - откликнулся Малюта и пододвинул мне грязный стакан с водкой. - Выпьем за наше здравие.

Мы чокнулись и выпили.

Малюта крякнул, утер рукавом рот и, не жуя, проглотил солененький огурчик. Потом налил по новой и перекрестил стаканы, что-то бормоча себе под нос.

- Вы - Малюта! - громким шепотом выкрикнул я, уже не колеблясь ни секун­ды.

- Вестимо. Малюта Скуратов-Бельский - так-то будет точно. И красиво.

- Зачем вы здесь?

- Зачем мы все здесь? Зачем - радуемся, плачем, блядословим, зачем убиваем?

- Вы не могли попасть сюда!

- Кто выдумал? Поганый вздор! Я все могу, ибо, - он важно поднял заскоруз­лый палец, - я везде есть. И всегда! Запомни это.

- Неправда. Царь Иван Васильевич Четвертый.

- И при Грозном, и при Петре, и после, и сейчас - всё тоже я, Малюта! Нас как будто много - в разных временах, всегда мы жгли, рубили, убивали, мучили и доно­сили, и всегда опричнину лихую создавали - в каждый век свою опричнину, но все мы, хоть и разные, - едины, все сливаемся в одно лицо, как сотни ручейков в одну большую реку. Увидишь, вспомнишь одного - и все другие не покажутся чужими, всех признаешь. Да, Малюта был, Малюта есть - и будет на земле Малюта! Без него - нельзя. Пей, парень, пей, охо-хо-хо!

Закачались тяжелые своды, померк свет, сжался зал до крошечных размеров.

И сидел я за дубовым огромным столом, на дубовых, грубо тесанных скамьях, а напротив сидел Малюта и, подперши ладонью щеку, смеялся злыми глазами.