Неизвестно - Саласюк От июня до июня

Кончилась гребля давно, и люди все дальше заходили в чавкающее, зыбкое болото. Спастись, спастись.

Трое выбежали на греблю, на самый ее конечный мысок - дальше провалистое болото. А за ними рвалась, летела темная сила в черных мундирах. Переглянулись ребята и с колена дали залп, и еще один. За кустами застонали, заматерились на латышском, на литовском. И ударил оттуда пулемет. Один только паренек шагнул в болото - двое остались лежать. Шагнул с винтовкой в руке - и сразу по пояс. Обернулся к гребле - выбежали в черных мундирах - и выстрелил в первого. Упа­ли все и застрочили из автоматов. И задела свинцовая строчка парнишку. Под­ломился он, шагнул еще, да неверно и по шею осел в болоте, и уже к лицу его и к самым губам подступает густая болотистая жижа. Судорожно выкинул он вверх левую руку, ища за что зацепиться, - жить охота. И не за что ухватиться - ни со­ломинки тебе, ни руки друга. А над ним наклонился с гребли преследователь в черной форме и смотрит со злостью, с садистским удовольствием прямо в лицо, в глаза погибающего. «Здесь тебе и конец, красная русская свинья», - на русско- литовском сказала черная фигура. И уже заливает густая болотистость бледное лицо партизана - сошлась над головой вонючая жижа - ни кругов, ни пузырей над погибшим бойцом. И уже собрался фашистский пособник плюнуть в то место, где над головой партизана сошлось болото, но вдруг именно оттуда, из болота, вытя­нулась правая рука - всего чуть больше кисти - с револьвером, и пальцы захлебы­вающегося болотной жижей партизана три раза нажали на спусковой крючок. И три свинцовых удара в лицо получила фигура в черном и, не проронив ни слова, плюхнулась в болото.

Закричали пораженные случившимся другие в черном, застрочили торопливо по болоту из автоматов, но остановились и не пошли дальше - в болото не суну­лись. Только вытащили своего и, покурив над телом, переговариваясь, потащи­лись прочь. А на мысе гребли поставили пулемет.

Появился на самом мысе немецкий офицер, долго и внимательно вглядывался через бинокль в болото. Кусты, пни, сверху водица в ряске и тухлая жижа. Тихо. Недвижно.

- Партизаны! Выходи! - закричали с гребли. - Мы знаем - вы там. Кто выйдет, тот спасется. Остальные передохнут. Мы вас минами закидаем! Даем последний шанс - выходите!

Прислушались на гребле. Тихо. Молчит болото, как будто никого и нет там на самом деле.

А люди стояли за кустами и пнями - кто по шею, кто по грудь в воде. Слышали что кричали с гребли, не веря ни слову, пригибались пониже, чтоб стать незамет­ней, меньше.

Прострочил пулемет, и заплакал коротко ребенок. Совсем коротко - только чуть успел вякнуть, а ему уже зажали рот. Но пулемет тотчас забил длинными очере­дями на детский голос, и тотчас захлюпали по болоту мины. Софа держала свою кроху на руках выше груди. Дина поддерживала Софу под руки. Они обе давно, еще до рождения девочки, прониклись единым чувством - спасти, уберечь, выхо­дить малютку во что бы то ни стало. Даже ценой собственных жизней. Стояли час, другой, пятый. Из воздуха выкристаллизовывались и быстро сгущались сумерки. На гребле иногда поигрывала губная гармошка, слышались голоса, потянуло запа­хами свежеприготовленной горячей пищи. Взвилась первая осветительная ракета, и опять ударил пулемет. Опять всплакнуло дитя, да быстро, моментально умолкло. Но в это место густо полетели мины, забил пулемет. Через полчаса опять наступи­ла тишина. И снова детский голосок - и сразу свинцовый шквал по болоту. Так минула ночь, стало светать. И вдруг, передаваемый шепотом от одного к другому, поступил приказ командира соединения: детей в возрасте до трех лет утопить как демаскирующих своим криком месторасположение. Немедленно.

В темноте холодная ладонь одного из рядом стоящих легла Софе на рот, а кто- то другой попытался разжать ей руки, но сделать это оказалось невозможно - ее пальцы словно окостенели. Тогда сверху надавили ей на плечи, и она почти без сопротивления погрузилась в воду с головой. Затем за волосы приподняли ее лицо над водой - Софа была без чувств - а ребенка, которого она сжимала в своих ру­ках, оставили там, в воде, да еще придержали, чтоб случайно не всплыл. Все это молча, без звуков.

Дина стояла одеревенев - ни звука, ни движения.

Им обоим дальше было бы легче жить, если б они сошли с ума. Но этого не случилось. Они выстояли в болоте еще двое суток и потом вместе со всеми - а это были сотни людей - выползли на сушу. Жили в какой-то деревушке, не понимая зачем, для чего. Работали, выполняя что от них требовали, и ни с кем ни о чем не говорили. Не смеялись, не улыбались. Так проходили недели. Когда в июле при­летела радостная, такая долгожданная весть, что наши пришли, наши - Красная Армия - гонят фашистов и уже освободили Минск, и территория, где они теперь обитают, освобождена, они двинулись в ближайший поселок, где уже находились советские войска. Шли огромной толпой, образовавшейся из семейных отрядов, беженцев из других деревень. Люди спешили увидеть солдат Красной Армии- освободительницы. Дина и Софа тоже шли, чтоб их увидеть, но не знали уже, зачем им это надо, как и не знали, зачем, для чего им теперь жизнь, в которой они не видели смысла.