было украшений на женщине, тем более подчеркивалась состоятельность её мужа. И конечно,
вернувшись с рынка, они шили себе платья и юбки. Много юбок. Их надевали по прибытии в
город, к примеру, когда на центральной площади вдруг устраивались выступления или во время
праздников; или когда на поляне разводился огромный костер, и под звон китар все женщины
табора пускались в пляс. Время от времени с разных концов доносились звуки флейты из куриной
косточки, а затем все это сливалось с общим пением, страстно и горячо, и продолжалось подобное
буйство почти до самого рассвета.
Утро после праздника всегда получалось более сонным, более долгим, а главное пустынным.
Может всего одна или две людские фигуры пересекали туманный двор, чтобы черпнуть из
деревянной бочки воды напиться и умыться с ночи. Другая фигура, почему-то всегда сутулая,
разносила по углам табора ночной хлеб.
Принимая тепло, от тлеющих углей, которые еще подсвечивались слабым огоньком, Готель
несколько раз прошла вокруг костра по плотно затоптанной земле и взглянула на небо. Первые
птицы, кажется, также утомленные ночным представлением, перелетали с ветки на ветку и,
обхаживая своих соседей, изредка чирикали им что-то утешительное. Скоро всякое движение
прекращалось, и картина вновь ненадолго замирала. Внимательно оглядевшись по сторонам,
девочка решила воспользоваться этой унылой паузой, а потому, наскоро взобравшись по склону и
ступив на знакомую тропинку, она стремительно направилась в лес.
Было довольно прохладно. Готель съежилась, как крючок, но отказывать себе в прогулке
была не намерена. Она шагала быстро и уверенно, хотя в крайности не знала куда; и ей
становилось немного боязно и не по себе от этого, но какое-то труднообъяснимое чувство словно
толкало её вперёд и вперёд. Она не боялась заблудиться, поскольку очень умело ориентировалась
в лесу (в конце концов, это был её дом). И прошло совсем немного времени, как девочка вышла на
широкую, цветочную поляну. Солнце только показалось над верхушками деревьев, но уже
сочилось оранжевыми лучами сквозь туман, приветливо лаская озябшие плечи девочки.
Наслаждаясь открывшимся видом и своей внезапной самостоятельностью, она неторопливо
прошла до противоположного края и нечаянно услышала шум, доносящийся из-за ближайшей
рощи; вероятно, это была река. Готель ветром пронеслась через деревья и спустя одно лишь
мгновение уже стояла на песчаном берегу не большого, но довольно стремительного речного
потока. Приблизившись к краю, она аккуратно собрала за спиной черные, как воронье крыло,
волосы и опустила руку в бегущую воду. Холодная волна обхватила её запястье, и девочка
пискнула от неожиданности и рассмеялась следом; она провела мокрой ладонью по лицу и, уж
было, оттолкнулась от воды, но в последний момент ей показалось, будто что-то сверкнуло на дне.
Она снова опустила руку в воду и вытащила камушек: очень странный камушек, тяжёлый, с
блестящими краями. Она долго рассматривала его вблизи и на солнце, в исходе замотала в платок
и крепко привязала к своему поясу. И в то время как Готель шла назад, ей подумалось, что такой
необычный камушек, не стоит показывать всем; что она спрячет его под своей кроваткой, и он
будет её детским секретом и её тайной.
Никто не заметил её отсутствия. И ей даже показалось, что ничего не изменилось в этой
недвижимой временем картине, оставленной ею после ухода. Девочка села на дубовое бревно,
лежащее у её домика, и, разбираемая любопытством, размотала платок с необычной находкой.
Величины камушек был не больше хорошего грецкого ореха, с подобными неровностями, но
намного тяжелей обычного камня, и уж тем более любого грецкого ореха. Он был особенным. И
Готель вертела его в своих руках, как головоломку, пытаясь понять, чем же он так хорош. Её
мучения прервал старик Парно. Она увидела, как он появился неподалеку, видимо, собираясь
возродить к жизни остывший костер, и побежала помочь ему набрать сухих веток. Когда новые
поленья разгорелись, они сели рядом и стали смотреть на огонь.
- Дедушка Парно, - спросила вдруг девочка, - а вы уходили когда-нибудь из табора?
Старик еще с минуту смотрел на огонь, совершенно молча, как будто ничего не слышал, а
потом заговорил:
- Однажды ты уйдешь, Готель. Это не твой дом и это не твоя семья, - здесь он обратился
Читать дальше
