Марина Палей: Дань саламандре

А-а... а-а... баю-бай... Спи, ласточка, спи... Пришел сон из семи сёл, пришла лень из семи деревень...

Но наш-то старый дурак – ни в какую. Уперся рогом, и всё тут.

А она, непутящая, разрюмилась пуще прежнего – и ну в плач-стон:

«Профессор ты мой, батюшка роди-и-имый! Не дари ты мне на день моего рождения ни золотой и серебряной парчи, ни черных мехов соболя сибирского, ни янтаря из моря Алатырского, ни ожерелья жемчуга бурмицкого, ни даже золота венца самоцветного, а пригласи-примани мою подругу закадычную, горемычную, от-всех-прочих-отличную – в терем твой скорбный, во хоромы твои эскулапские – одним бы глазком на нее взглянуть!..»

Ну а маразматик наш профессорствующий, Геморрой наш Геморроевич Крестовоздвиженский, ясное дело, вдругорядь отрицательную резолюцию знай накладывает.

Ходит сон да по сенюшкам... ох... дрёма да по новым... Чую, где ночую, да не знаю, где сплю... Спи, касатушка... поспи, моя бедная...

Тут пуще прежнего разнюнилась красна девица, пациентка наша эксклюзивная: в пол в позахезанный челом бьет-убивается, руками во стены, аки подраненная-плененная птица-лебедица, колотится, горючими слезами умывается:

«Профессор ты мой, батюшка роди-и-имый! Не дари ты мне на мой день рождения ни золотой и серебряной парчи, ни черных мехов соболя сибирского, ни янтаря из моря Алатырского, ни ожерелий бурмицких, ни лугов заливных яицких, ни смарагдов рифейских и колумбийских, ни венца самоцветного, ни тувалета хрустального, ни даже – хрен бы с ними! – аленька цветочка и даже самого Царствия Занебесного, а пригласи-примани подругу мою неизменную, незаменную-неподменную, ни-с-кем-не-сравненную – в терем твой скорбный, во хоромы твои эскулапские, асклепские, знахарские – одним бы глазком на нее взглянуть!..»

Ну, тут уж наш Геморрой Горыныч...

А она-то уж зелье то приворотное – ох, жестокое, наоборотное – один черт знает, что там она с ним насобачила...

Баю-бай, моя кукушечка... Баю-бай, моя ласковая... Ох, баюшки-ба-а-а-а-ай... Вещий сон не обманет... Сон правду знает, да не враз покажет...

Да, кстати: ты занималась полностью выдуманными делами. Слышишь? Ты прожила несуществовавшую жизнь.

Глава 9

Сретенье

Снова коридоры. Мне не объяснили, как отсюда выйти, но я знаю сама: надо идти только прямо.

И это дается мне без труда. Потому что другого пути нет.

Каждый отсек коридора в пятнадцать-двадцать шагов заканчивается решеткой. Ее дверь отпирает мне призрачная фигура в марлево-белом, которая беззвучно сопровождает меня. Я вступаю в следующий отсек коридора. Призрак в грязноватой марле, лязгая металлом, запирает за мной дверь. И снова отсек, пара шагов, снова решетка, снова дверь в следующий отсек.

Анфилада.

Отсеки я не считаю.

Просто знаю, что назад идти нельзя, да и невозможно: это двери-клапаны без обратного хода.

Движение неукоснительно одностороннее.

Меня немного тревожит срединный участок отсека, когда я нахожусь между дверью выпустившей – и той, что должна впустить.

Тогда мне ясно видно, что я – в клетке.

Когда находишься вблизи решетки непосредственно, это ощущается не так сильно.

Итак, я перехожу из клетки в клетку.

Все они одинаковые.

Я помню, что должна увидеть девочку – точнее, девочка должна увидеть меня. Нет, я не должна, я ничего не должна – но ей разрешили. Я твёрдо знаю, хотя не могу объяснить, откуда исходит это знание, что я не столкнусь с ней в клетке. Я чувствую, что этого никто не допустит. Ее люди сделают как-то иначе: она меня будет видеть, а я ее – нет. Это меня успокаивает.

На, смотри.

Мне не жалко.

Перед тем как тебя подложат под швейцарский денежный мешок, всё равно не насмотришься.

Возможно, она наблюдает за мной через какие-то камеры, вмонтированные под потолком.

Расправляю плечи.

Высоко несу голову.

Ну, насколько это возможно при моем росте – и гвозде в сердце.

Коридоры без окон.

Они освещены люминесцентными лампами. В некоторых отсеках лампы не работают. Но там не темно: свет проникает из отсеков соседних.

В целом – нигде не темно, но и не особо светло.

Так себе. Призрачно. Сумеречно. Никак.

Нигде не холодно.

Нигде не жарко.

И такое ощущение, будто чувств никаких нет.

Но это не то состояние, какое сопутствует попавшим в нирвану. (Точнее – не то, которое является входным туда билетиком.)

Потому что мне больно от моего бесчувствия.

Ага, apathia dolorosa.

Значит, из всех чувств боль (из-за бесчувствия) умирает последней.