Марина Палей: Дань саламандре

– А кто были ее подруги? Ведь не приснились же они мне? (Хотя – кто может это знать?) Ну, те, из института ?

– А! Ну это-то просто. Девки – из тех же людей.

– Каких?

– Ну, которые за вами по пятам ходили. Охраняли ее то есть. Ты думаешь, почему тебе на черной лестнице весь этот богемный бардак развести разрешили, а? Все ведь всё видели, все – всё видели, но они... они, те самые, тебе разрешили, понимаешь? Баю-бай, баю-бай, баю-бай, лалэ-бай... Так что всем остальным – то есть, по сути, всем – пришлось заткнуть языки в свои же задницы...

A wandering minstrel I...

A thing of shreds and patches...

Of ballads, songs and snatches...

And dreamy lullaby.. . [16]

Ну, как спалось?

Натурщицей твоя красотка сроду не была... Блядью – да: блядью была. Ядреной! И таковой остается... Я бляден, а не бляден кто ж?.. Это, часом, не Байрон? Кстати: Камержицкого в природе тоже не существует... И не существовало... Игорь Викентьевич, вас здесь не стояло...

Но блохи-то были...

Блохи были, а Камержицкий – нет. Вот в чем онтологический-то парадокс. Блоха – ха-ха! Блоха – ха-ха! – не без греха! Друг Джека – ну, ты понимаешь... Один из ее бесчисленных кабальеро... кобельеро , я бы сказала... причем ну о-о-очень давний. А все эти Александры... кто как бы капусту ей одалживал за определенные услуги ... имя этим кобелям – легион. А ты как себе думаешь? Разве эта мудоблядь, прости господи (оссссп’ди), может просто так кончать?

Снова спать? Ну, спи.

Какая разница. И вот, кстати, что тебе снится. Тебе снится, милая барышня, что ты меня спрашиваешь – ну, например, да? – ты меня спрашиваешь: за каким чертом она сбавила себе возраст? Вот тут-то и кроется, так сказать, зерно... курочка все зернышки – кудах-тах-тах...

Сама-то не догадываешься? Не догадываешься совсем?

Да ты спи, касаточка, спи... Беспечальному сердечку-то сон сладок...

А печальному-то – вдвойне... Грозен сон, да милостив Бог...

Хотела она ребеночком при тебе побыть... Ребеночком, да... Чегой-то у ней с ейными родаками-кесарями не сложилось... не сложилось совсем... Так что насчет ребеночка – это, в своем роде, правда – а также и то правда, что он внутри нее словно всегда был... гнездышко там себе свил...

Ну нынче-то получше будет: они ее в Швейцарию к замужней сестре задумали сбагрить-отправить. Матушка, матушка, что во поле пыльно... Та-то краля хоть младше, да зато интересы у ней более трезвого порядка, да... Ну, подложит она ее там, сеструху старшую-то, дуру непутевую, под денежный-то под швейцарский мешок... С умо-о-ом подложит... Сударыня-матушка, что во поле пыльно... А топиться там одно приволье: Женевское озеро – это уж всяко поглубже, чем Крюков канал... Тятя, тятя, наши сети притащили женский труп...

Просыпайся, просыпайся, хватит, хватит, хватит спать...

Детки, в школу собирайтесь, молочка давно уж нет... Кушай тюрю, Яша, интеллигентный человек должен есть всё, что ему дают. Хорошо поспала? Во-о-от так... потягу-у-ушечки-растушечки... Ну, пойдем дальше...

Последнее, самое распоследнее. У нее сегодня день рождения, да. Тридцатничек, так сказать. Та-та́ какой-то жизни цвет, ужель мне скоро тридцать лет. Мне-то еще не скоро (если с конца считать, хе-хе), а ей, вишь, – уже. В жизни ра-а-аз быва-а-е-ет три деся-а-а-тка ле-е-е-ет! Да просыпайся же ты! Ох, вода моя, водица, до-о-обрая моя сестрица, ты омой меня до дна, отгони остатки сна... Отогнала? Иль еще одно ведро ледяной водицы выхлестнуть тебе на темечко-то? У нас тут это уме-е-еют... Есть такие заправские мастера, что куды там с добром... Да: так вот, значит, день рождения... Стулья расставлены, свечи заправлены в празд-нич-ный пи-рог! Она ведь – знаешь, чего попросила у заведующего-то? Она и говорит... Она и говорит... Она и говорит... Она и говорит...

Ох, а можно мне еще поспать... хоть минуточку... не выдержу я пыточку-то... душа из меня вон... Не ровён час, конёчки-то склею...

Поспи, касаточка... Лунные поляны... ночь, как день, светла... Сон что богатство: чем больше спишь, тем больше хочется... Баю-бай... Раунд двенадцатый

...И вот глаголет твоя подруга-шалашовка, простите, архангелы, – и вот глаголет-камлает она заведующему Седьмым стационарным отделением Второй городской психиатрической больницы, профессору Крестовоздвиженскому Владимиру Порфирьевичу:

«Профессор ты мой, батюшка роди-и-имый! Не дари ты мне на день моего рождения ни золотой и серебряной парчи, ни мехов черного соболя, ни жемчуга бурмицкого, а пригласи-примани ты подругу мою сапфическую, аполлоническую, фармазонско-амазонскую – в терем твой скорбный, во хоромы твои эскулапские – одним бы глазком на нее взглянуть!..»