Евгений Гусляров - Серия «Биографические Хроники»

знающий вас, но вам неизвестный... и т. д.; я вас предваряю, берегись этого

молодого человека; М. Л-ов вас погубит и т. д. Вот доказательство... (разный

вздор)» и т. д. Письмо на четырех страницах...»

Как видим, цинизма во всей это истории Лермонтов даже и не

предполагает, не видит ни малейшего намека на него. Тут для него просто ряд

веселых эпизодов. Отчего это? Может ли великий человек страдать особого рода

нравственным дальтонизмом? Житейское поведение великого Михаила

Лермонтова дает нам достаточно поводов задать этот вопрос.

Вот еще эпизод, относящийся ко времени печального романа с Екатериной

Сушковой.

Была тогда такая мода. Неравнодушие свое можно было выражать в те

времена разными трогательными способами. Она связала к его именинам кошелек.

Узнала его любимые цвета и сделала его из голубого и белого шелка. Отправила к

нему тайно, но тайна эта была опять же шита белыми нитками. В тот же день

Лермонтов играл с некоторыми дамами в карты и за неимением разменной монеты

поставил на кон этот самый кошелек. Проиграл его без всякого сожаления.

Это, конечно же, издевательство.

Оказывается, всей этой фантастически нелепой истории есть объяснение.

Когда-то, будучи еще вполне ребенком, Лермонтов испытал к ней острое чувство

влюбленности. А та просто не заметила этого. Ей было двадцать, ему —

шестнадцать. Тогда мальчик Миша был косолап, с вечно красными глазами, со

вздернутым носом и тогда уже был жестоко язвителен. Злопамятность его

поразительна.

«Вы видите, — с жестоким задором объясняет он, — что я мщу за слезы,

которые пять лет тому назад заставляло меня проливать кокетство m-lle

Сушковой. О, наши счеты еще не кончены! Она заставила страдать сердце

ребенка, а я только мучаю самолюбие старой кокетки».

Эта месть его вышла громадной. Неожиданно, может быть, даже для

самого мстителя. Какое-то и впрямь странное упорство и необъяснимый расчет

двигают им.

Год он мучает ее искусной интригой. Этого ему мало. Как теперь

выясняется, роман свой он задумывает лишь как продолжение этой интриги и

составную часть своего плана страшной мести. Он находит для нее самые

язвительные и уничтожающие женщину слова в этом своем романе. А это теперь

надолго. Проживи Лермонтов еще сорок лет, и таких романов могло бы появиться

множество. Поскольку кандидаток на подобную месть было у него, оказывается,

предостаточно.

«Мне случалось слышать признание нескольких из его жертв, и я не могла

удержаться от смеха, даже прямо в лицо, при виде слез моих подруг, не могла не

смеяться над оригинальными и комическими развязками, которые он давал своим

злодейским донжуанским подвигам...» Это напишет о нем та же Евдокия

Ростопчина.

И пытается объяснить это тем, что мы уже частично знаем:

«Не признавая возможности нравиться, он решил соблазнять или пугать и

драпироваться в байронизм, который был тогда в моде. Дон-Жуан сделался его

героем, мало того, его образом; он стал бить на таинственность, на мрачное, на

колкости. Эта детская игра оставила неизгладимые следы в подвижном и

впечатлительном воображении...»

Более прозаическими причинами объясняет его странное отношение к

женщинам его двоюродный брат И. А. Арсеньев. И он, пожалуй, ближе к истине:

«В характере Лермонтова была еще одна черта, далеко не привлекательная

— он был з а в и с т л и в. Будучи очень некрасив собой, крайне неловок и

злоязычен, он, войдя в возраст юношеский, когда страсти начинают

разыгрываться, не мог нравиться женщинам, а между тем был страшно влюбчив.

Невнимание к нему прелестного пола раздражало и оскорбляло его беспредельное

самолюбие, что служило поводом с его стороны к беспощадному бичеванию

женщин».

«Огромная голова, широкий, но невысокий лоб, выдающиеся скулы, лицо

коротенькое, оканчивающееся узким подбородком, угрястое и желтоватое, нос

вздернутый, фыркающий ноздрями, реденькие усики и волосы на голове, коротко

остриженные. Но зато глаза!.. Я таких глаз после никогда не видал. То были

скорее длинные щели, а не глаза!.. и щели, полные злости и ума». — Это сказал о

нем человек, видевший его только раз, прежде никого не пытавшийся описать.

Лермонтова описывали все. Даже те, кто видел его лишь мгновение. Описаний

таких осталась — туча.

У него комплекс неполноценности.

Один из его героев, Лунгин, мучается: «Я дурён и, следовательно, женщина