Санин Евгений - Исцеление Вечностью

- Преподобный Варнава Гефсиманский Чудотворец.

- Как! Тот самый разбойник, которого отпустили вместо Христа?!

- Нет, - поморщился Александр и улыбнулся чему-то своему. – Тут просто схожесть имен, из-за чего многие ошибаются. Ты говоришь о Варраве, а это Варнава! В переводе с еврейского - «Дитя милости или Сын Утешения»…

- «Сын Утешения»… - задумчиво повторила Вера.

- Это – великий старец, о котором знала вся Россия. И не только знала, но и шла к нему за помощью, советом и словом утешения. Он был пострижен в честь своего далекого, жившего еще в первом веке предшественника – апостола Варнавы, который невероятно много сделал для зарождавшейся тогда Церкви. И, если хочешь знать, если бы не они, то меня не было бы ни в монастыре, ни здесь, да и, возможно, вообще уже на земле!

Александр перехватил вопросительный взгляд Веры и стал, прищурившись, смотреть на настольную лампу.

- Ты спрашивала, как я попал в монастырь? Так вот, поначалу о нем не было даже мыслей. Рос я без веры, без Бога. Дома о Нем не было принято говорить, а в школе, если и говорили, то только, что Его, прости меня, Господи, нет. Потом была учеба на военного журналиста, где мы вообще проходили научный атеизм. Затем – служба в армейской газете. В тайге. Точнее, в местности, приравненной к районам Крайнего Севера. Все складывалось как нельзя лучше. Заработок – почти как у профессора, перспективы – на зависть. Год службы шел за полтора. Словом, я был крепким, спортивным, здоровым – и лет до двадцати пяти не мог отличить аспирина от анальгина. И вдруг – болезнь и срочная операция. 24 июня 1980 года. Я не случайно называю дату. Потом поймешь, почему. Почти три часа под местным наркозом - на горле. Оперировали методом проб и ошибок. Когда хирург чувствовал, что мне больно, тут же вводил в боль иглу с новокаином. Но ведь он же не сразу действовал!.. Ноги мои были связаны, левая рука под капельницей, правая тоже привязана к кровати. Полная беспомощность! Единственное, что я смог сделать – это разорвать ножные путы – ноги-то у меня были футбольными - и перебирать ногами.

Александр искоса взглянул на Веру, спохватившись – а ничего, что он ей, больной, говорит о таком? И, увидев, что она внимательно и даже с каким-то особым пониманием слушает его, продолжил:

- В общем, когда мне стало совсем невмоготу, и хирург уже пальцами чуть ли не по локоть полез под кадык так, что я уже, хрипя, задыхался, я впервые в жизни воззвал: «Все святые, кто только меня слышит – спасите! Помогите мне!»

- И что – услышали? Помогли? – нетерпеливо спросила Вера.

Александр приподнял указательный палец, прося ее немного подождать, и улыбнулся:

- Операция, к удивлению одного ученого врача – он, между прочим, теперь известное светило – прошла успешно. Но после нее начались осложнения. Я еще немного послужил в армии, потом уволился, получил инвалидность. Жил, перебиваясь с копейки на копейку и продавая на рынке все то, что нажил за время службы: книги, одежду, дубленку… Сердечные приступы – тут уж я в лекарствах не хуже фармацевта стал разбираться - доводили порой до отчаяния. Близкие мне говорили: крестись. Может, хоть это поможет…Но - куда там! Я же ведь, как говорится, не крал, не блудил, не убивал. Хотя, если честно, всего хватало. Бывшую жену на аборт подговорил - разве это не убийство? Чистоту тела тоже не всегда соблюдал… Денег не хватало, а материалы для работы были нужны – так и книги из библиотек, а то и магазина крал… Но вот однажды, сам до сих пор не понимаю, почему, в день своего рождения пошел в храм и - крестился. Тогда вера еще была под запретом, но уже начинала возрождаться в стране, и батюшка в проповеди даже сказал: «Вот, уже и писатели, и журналисты стали креститься!»

Александр, припоминая то минувшее время, помолчал и развел руками:

- Сам не знаю почему – объяснять-то мне основы веры особо некому было – я начал просто читать утренние и вечерние молитвы, ходить в храм. Поначалу на пять, десять минут. Все мне казалось: там душно, толкают, отвлекают разговорами и вообще – зря только время теряю. А потом понемногу вдруг начал выстаивать службы полностью, исповедоваться, причащаться. Впрочем, почему вдруг? – оборвал он себя. – Скорее всего за меня молился кто-то… Может быть, предки… У нас на родовой фотографии есть портрет, судя по наперсному кресту, игуменьи. Потом дедушка по маминой линии, в честь которого меня назвали, погиб на войне под Смоленском. А Сам Господь сказал, что нет выше той любви, как если кто положит жизнь свою за други своя. Еще – бабушка, уже с папиной стороны. У нее было очень высокое давление, ей нужно было лежать, но приближалась Пасха, и она встала, чтобы приготовить все необходимое для нее. Ей: «Ты что? Немедленно в постель!» А она: «Да как же я Господа-то не встречу?» Приготовила куличи, пасху, покрасила яйца и на самый Светлый День – умерла. А говорят ведь, если глубоко верующий человек сподобится умереть на Пасху, то он минует воздушные мытарства и идет прямо в рай. Почему бы ей там было не помолиться обо мне, нехристе? А еще…