Санин Евгений - Мы - до нас

За бревенчатой стеной переговаривалась наружная стража. Громче всех был слышен голос воеводы. У двери на лавке расположился охранник - высокий, с нескладными руками детина. Такой обнимет и даже не почувствуешь, как душа выйдет из тела… Увидев вошедшего воеводу, он вскочил и преданно посмотрел на него. Воевода осмотрел поруб, приказал охраннику зажечь толстую свечу на небольшом выступе у стены и велел заходить кузнецу.

Тот, привычно пригнувшись, чтобы не удариться головой о дверной выступ, подошел к пленнику и тяжелым молотом стал приковывать его ножную цепь к массивному, позеленевшему от времени, бронзовому кольцу, торчавшему из стены.

Как только эта работа была закончена, воевода сам - раз, другой, дернул цепь и, убедившись в ее прочности, грозно предупредил охранника:

- Глаз с него не спускать! Смотри, отвечаешь головой!

- Со мной не забалует! – уверенно заявил тот и почему-то незаметно для начальника подмигнул пленнику.

Воевода вышел, вошел холоп, принявшийся растапливать печь. Раб, а туда же, нахмурился князь Илья, заметив, как тот, то и дело оглядываясь на него, мстительно-радостно щерил два-три оставшихся, словно на память о прежней свободной жизни, зуба…

Затем пришла пожилая женщина и, молча, не глядя, словно цепному псу, сунула перед ним миску с едой. Князь заглянул в нее и, увидев простую похлебку – отодвинул миску. Разве такое ели сейчас на пиру гости нового смоленского князя в праздничном тереме?

Да и не до еды было ему теперь. Взявшую раскаленный металл руку вдруг начало так разрывать от боли, что к горлу подкатила тошнота.

Тем более, надо было что-то придумывать…

«Три дня… три дня…» - только и думал лихорадочно князь Илья.

Даже странно как-то было: целых три дня без погонь за кем-то или от кого-то, без постоянной суеты, когда нет ни минуты, чтобы подумать о себе, потому что всегда надо было не думать – а делать!

Одно было ясно: самому, с больной рукой и прикованному к стене, отсюда не выбраться.

Но… почему подмигнул охранник? По известной привычке физически очень сильных людей быть снисходительными к более слабым? Зная, что все равно им не справиться с ними! Или…

Князь Илья покосился на дружинника, но тот сделал вид или действительно не заметил его вопросительного взгляда.

Тогда князь стал думать о том, что в тереме не только его враги. Чей-то ведь голос он слышал в свою защиту. Более того, он даже предложил выйти вместо него на поединок с этим, похожим на матерого кабана, глыбой князем Борисом! Только чей?..

Так и не вспомнив, князь Илья переключился на мысли о том, что его друзья-соратники должны уже знать и наверняка знают, где он. Не зря отослал он своего слугу в самом начале бегства от князя Бориса. Тот наверняка передал его людям все, что случилось с ним. А он нужен им, ох, как нужен! Изгнанные своими бывшими князьями за провинности дружинники, ночные тати, да просто лихие люди, просто как в воздухе нуждались в нем. Хоть и изгой, а все-таки – князь! Улыбнись такому удача и сложись обстоятельства, такой и до Киевского стола дойти может. А может, и даже до более сильного теперь – Владимирского…

Конечно, ни осадой града, ни какой-либо другой силой, князя Мстислава им не одолеть. Но ловкости, коварства и хитрости этим людям не занимать!

Дверь открылась, и огонь свечи рванулся приветливо ввысь и вперед.

Князь Илья тоже поднял голову, но, увидел стоявшего на пороге игумена, только еще ниже опустил ее.

В руках игумена были крест и Евангелие.

- Исповедаться будешь? – подходя, спросил он.

Князь Илья подумал и отрицательно покачал головой:

- Нет. Живу не хуже других князей. Так что не в чем мне каяться!

- Святым, что ли стал? – вскинул мохнатую бровь игумен. – Может, мне тогда позвать богомаза и велеть ему с тебя иконы писать? У нас на Руси как раз своих святых для почитания еще маловато!

Князь Илья усмехнулся: уж больно неудачное время место выбрал игумен для шуток, взглянул на него и вдруг с любопытством сощурился:

- Что-то мне твой облик больно знаком, отче… Мы что, где-то уже встречались с тобой?…

- Да, и не единожды! - подтвердил тот. – Один раз, когда ты учинил самый настоящий разбой в моем монастыре. За то, что тебе не дали вдосталь еды. Все забрал. Оставил братию помирать с голоду.

- Не знаю… не помню… - подумав, покачал головой пленник. – А второй раз?

Игумен еще строже посмотрел на него:

- А второй и паки, и паки - третий и четвертый - когда я давал тебе для целования крест в знак того, что ты сдержишь слово, данное своим братьям. Но ты, как всегда, еще не успели обсохнуть уста твои, коими ты целовал крест в знак искреннего дружества, тут же брался за свое… То есть нарушал клятву и перед Богом, и перед людьми!